Он нанялся работать на кухню того самого дворца, где когда-то все ему кланялись. Вместо гордого коня, на котором он, бывало, гарцевал по городу, Коломбини одолжил у друга осла и,
чтобы смех глазеющей толпы был длительнее и смачнее, он множество раз проехал по площади… Он с великим удовольствием принимал насмешки и хихиканье сбежавшегося народца… издевательства и попреки многих, а особенно купцов, которым он казался пустоголовым безумцем (vile et insanum caput) (367).
Джованни говорил людям:
Вот вы смеетесь разнузданно надо мной… но ведь и я над вами смеюсь: воистину, меня считают дураком (stultus), ибо я следую Христу. Я причисляю к несмысленным вас, ибо вы смыслите лишь в том, что принадлежит миру сему. А в чем наша мудрость, пусть судит тот, кто сказал: “Мы глупцы Христа ради (stulti propter Christum)”… Безумствуйте (insanite), насколько можете, ради любви ко Христу – и будете мудры. Презрение к дольнему есть здравое безумие (sobria insania), а стремление к земному – пьяная мудрость (ebria sapientia) (367).
Последователей своих Коломбини заставлял ездить на осле, сидя задом наперед, гонять друг друга по городу полуголыми, осыпая при этом проклятиями, и т. д. Впрочем, еще более унизительные эксперименты святой проделывал над собой: он приказывал ученикам водить себя по деревням на веревке, бить и выкликать: “Налетайте, бейте безжалостного негодяя и нечестивца, достойного дыбы и смерти!” (380) Всем этим Джованни не только унижал самого себя, но и вводил в грех своих адептов: он “иногда просил, а иногда сурово приказывал им подчиняться… А толпа народа ужасалась этому страшному и печальному спектаклю. Никто не принимал в нем участия, а многие… плакали” (ibid.).
Вроде бы здесь перед нами чистый случай юродства. Но не будем забывать, что оно, в идеале, есть тайный подвиг. Джованни же очень скоро начинает проповедовать, вокруг него собираются последователи, его отправляют в ссылку как смутьяна, но он повсюду всех агитирует вступать в свой кружок (376–377). По всей Италии он проповедует и рассылает письма (379–380). Подобная социальная активность органически чужда византийскому юродивому.
Кроме того, Коломбини внимательно следит за соблюдением прозелитами чувства меры: когда Николай из Нардуса вызвался ради пущего унижения раздеться донага, святой это запретил (370). Однажды Франческе Винценти,
не удовлетворившись обычными подвигами, стал щеголять длинными и нечесаными волосами, густой и неухоженной бородой и безобразными ногтями, словно дикарь или горец, вылезший на свет из пещеры. В городах его встречали свистом и насмешками. Но в безобразии этого жуткого облика Коломбини не одобрил ничего… он осудил длину волос и ногтей… И тот немедленно остриг их и вернул себе человеческий облик (384).
И однако, несмотря на всю эту умеренность, церковь с подозрением относилась к Джованни и его ученикам. Папе не нравилось, что “они не защищают ни ног, ни головы от превратностей природы”. И неистовый Коломбини немедленно согласился подчиниться требованиям Рима. Тогда папа Урбан V в 1367 году снял с Джованни тяготевшее над ним обвинение в принадлежности к запрещенной секте “фратичелли” (392). Эта конформность – оборотная сторона бурной социализации. Недаром ведь Коломбини стал родоначальником ордена иезуатов.
Все вышепоименованные умбрийские святые, хоть и напоминают греческих юродивых, не могли непосредственно ориентироваться на их жития, которые оставались еще неизвестны латинскому миру; чего нельзя исключать – так это косвенного влияния ранневизантийских текстов63. Но в основном нужно, видимо, говорить о типологическом сходстве.
Католические “почти юродивые” появлялись не только в Италии. Любопытный пример западного отношения к юродству продемонстрировал испанский святой Франциск Соланский (род. 1349).
Он основой своей добродетели… сделал безбрежное смирение. Иногда он даже являлся в трапезную, привязав веревку или одежду к шее и держа дудочку в зубах, дабы вызвать вящее презрение к себе и смиренно вымолить для себя прощение за те грехи, которые он, по его мнению, совершил. Он повергался к ногам клириков, желая быть попран. Он достиг высочайших степеней смирения: в собственных своих глазах он был ничтожным грешником и желал, чтобы все его таковым считали… Вечного памятования заслуживают его слова: “Когда я вижу, что братья ходят с небрежно сброшенным капюшоном, с неприбранными рукавами, вприпрыжку или недостойной поступью, я думаю, что они таким способом хотят добиться, чтобы люди их презирали и считали глупцами (stultos reputari), дабы на самом деле оказаться перед Богом праведными и добрыми”64.
Обратим внимание на то, что Франциск, видя, как другие монахи нарушают приличия, подозревал у них “классические” юродские побуждения, но сам при этом, делая то же самое, объяснял это искренним самоуничижением.
В конце XV столетия появилось еще два “почти юродивых”: один в Сиене, на родине Коломбини – это был Бартоломео Карози (BHL, 1440–1444) по кличке Брандано (1488–1554). Ослепнув в 38 лет, он стал сквернословом, замарашкой и пророком65; его отличие от юродивых – в активной политической ангажированности и страстном проповедничестве66. Второй эксцентричный святой, Иоанн да Део, родился в Португалии в 1495 году, принял участие в нескольких войнах, путешествовал, а в 1538-м осел в Гранаде и открыл там книжную лавку; 20 января следующего года он прослушал беседу одного знаменитого проповедника и испытал такое раскаяние, что “сошел с ума” – вырвал себе бороду, волосы и брови; с прыжками и выкриками учинил погром в собственной хижине: “светские книги он порвал ногтями и зубами, а благочестивые и полезные даром раздал желающим; так же он поступил и с иконами”. Кроме того, Иоанн сорвал с себя одежду, приговаривая: “За Христом обнаженным и следовать надо обнаженным”67. С бессвязными криками бегал святой по городу, преследуемый насмешками и градом камней. Он закапывался в кучу мусора, опускал лицо в лужу, каялся во всех грехах, какие приходили ему на память. Короче, “он так усердно изображал безумие (simulabat insaniam), что все считали его сумасшедшим”68.
Два знатных горожанина, сочтя эти безобразия долее нестерпимыми, вырвали Иоанна у толпы и поместили в королевскую больницу. Там с сумасшедшими обращались весьма жестоко, и святой – в духе европейского гуманизма – стал протестовать против издевательств над больными. Его общественный темперамент на этом не успокоился: Иоанн решил организовать собственный госпиталь69. Через несколько лет основанная им больница имела уже двести коек, и для ее поддержания святой ездил к испанскому королю Филиппу II. Как видим, и этого католического “юродивого” отличает от его восточных собратьев общий настрой на земное созидание.
Весьма показателен случай с “юродством”, иногда приписываемым Игнатию Лойоле (1491–1556). Этот святой свершал чудеса смирения и подчас вел себя весьма странно70, но от увлечения этим образом жизни его, как и многих других западных святых, удерживал социальный пафос.
