Эти проявления сословного общества оказывают влияние на то, как люди воспринимают себя, и, следовательно, на то, какие ситуации они воспринимают как конфликтные и как они их разрешают. Проблемы экономического базиса общества часто переводятся в политическую и идеологическую плоскость и проговариваются в терминологии статусного общества. Например, вопросы безработицы могут быть переведены в плоскость расовой или этнической дискриминации на рынке труда. Городские чиновники и правительство в целом очень склонны к такого рода переводам, и, поскольку меры предпринимаются в отношении к «переведенному» в другую плоскость вопросу, а не в отношении изначальной экономической проблемы, ожидаемо, что и конфликты решаются так, чтобы сместить фокус проблемы (иногда географически), не затрагивая ее суть, — велик соблазн предположить, что этому посвящена большая часть современной политики в капиталистических странах.
Ожесточенное и искреннее сопротивление вызывает даже сама попытка проинтерпретировать проблему в терминах рыночного обмена, поскольку это означало бы, что именно рыночный обмен является главным мерилом ценности в обществе — представление, против которого нас заставляет бунтовать сама принадлежность к человеческому роду. Но только когда мы видим условия нашего существования в их истинном свете, мы можем вступить с ними в непосредственную борьбу. Именно этот аспект был лучше всего раскрыт в марксистской теории отчуждения (см.: Mészáros, 1970). Представление проблем рыночного обмена в качестве проблем статуса и престижа просто связывает нам руки и тем самым помогает сохранять status quo. К сожалению, как заметил Томас Элиот в «Четырех квартетах»: «Человекам невмочь, когда жизнь реальна сверх меры»
[25]. Или, другими словами, большинство из нас большую часть жизни проводят в ложном сознании.
Озабоченность атрибутами статусного общества имеет под собой основания и ведет к осязаемым результатам в городской пространственной экономике. Доминирующие организации и институты используют пространство иерархически и символически. Происходит разделение пространств на сакральные и профанные, координационные центры выделяются из общей массы застройки и в целом пространством манипулируют для того, чтобы показать статус и престиж. Поэтому современный город демонстрирует множество характеристик, схожих с теми, что наблюдаются в перераспределительных городах, которые Уитли (Wheatley, 1969; 1971) рассматривает как символические конструкты, отражающие устои статусного общества. Обычно считается, например, что для западных городов характерна сконцентрированная в центре активность, так как именно там обеспечивается максимальная доступность к любой рыночной деятельности. В современных городах это едва ли так (в центрах постоянные пробки). Но центры все еще остаются престижным местоположением, и компании бьются за место в центре, ориентируясь на престиж и статусность. Может показаться странным думать, что то, за что в бесстрастной и строгой аналитической модели фон Тюнена — Алонсо — Мута
[26] компании готовы предлагать возрастающие ставки, — это престиж, статус, может, даже сакральность, которые окружают axis mundi
[27] капиталистического города, но, возможно, это ближе к истине, чем идея, что они конкурируют за относительные преимущества местоположения.
Современный метрополис достаточно сознательно и целенаправленно формируется таким образом, чтобы воспроизводить атрибуты статусного общества, существующего лишь на поверхности. Проекты городского обновления в США имеют очевидный символический смысл, помимо экономической функции. Они разрабатывались (и продолжают разрабатываться) для поддержания доминирующих институтов капиталистического общества, и при этом в них сознательно используется избитая техника проецирования «образов космического порядка на матрицу человеческого опыта, где они могут стать основой действий» (Wheatley, 1971, 478). Посмотрите на проект обновления Чарльз-центра в Балтиморе, в центре которого находится огромное здание Хопкинс-плаза, используемое исключительно в часы обеденного перерыва и предназначенное для случающихся время от времени ритуальных собраний (Городская ярмарка, ежегодные антивоенные демонстрации). С южной стороны плаза соединена мощным перекрытием со зданием, где располагаются офисы Федерального управления; к северу от нее стоит более стройное и более элегантное здание, где размещается Торговая депозитарная и доверительная компания (Mercantile Safe Deposit and Trust Company — главное коммерческое учреждение в Балтиморе). На западе от плазы — не пользующийся спросом ресторан (да и кто захочет есть в церкви?), а на востоке — очень модный, но маленький театрик. В центре — впечатляющий фонтан. Городская администрация спрятана где-то в четырех кварталах восточнее этого места. Огромные коммерческие здания и некоторые престижные жилые районы жадно лепятся к центру. И насколько это все отличается от данного Уитли описания древнего китайского города?
«В высшей степени сакральный центральный участок, axis mundi, обычно предназначался для ритуальных целей. В этой зоне можно было строить только жилища богов или тех представителей элиты, кто в обществах, организованных по подобию иерархического космического порядка, считался либо приближенным к божеству, либо экспертом в техниках церемониальных и ритуальных обрядов» (Wheatley, 1971).
Хотя основные характеристики структуры расселения в современном метрополисе определяются конкуренцией арендных ставок, многие менее заметные черты можно истолковать исключительно как результат того, что люди используют критерии статусного общества для самоопределения на фоне обезличивающего процесса рыночного обмена. «Городская мозаика», описанная Тиммсом (Timms, 1971), является результатом наложения моделей перераспределения и сословных иерархий на рыночный обмен и стратификацию. Люди всеми возможными способами стараются провести различия, которые рынок на самом деле стремится нивелировать. Поэтому в городской пространственной экономике мы находим массу всякого рода псевдоиерархических классификаций, подчеркивающих престиж и статус места размещения. Эти классификации важны для ощущения себя значимым, но не имеют никакого отношения к базовой экономической структуре общества.
Как перераспределительное и статусное общества преобразуются в капиталистическом обществе, так и реципрокность приобрела здесь новую форму, пригодную для того, чтобы служить противовесом дегуманизирующего рыночного процесса. Взаимообмен в его максимально приближенной к традиционной форме мы находим в соседском и местном сообществах. Особенно значим он был, например, в первые годы индустриальной революции, когда люди из рабочего класса часто выживали благодаря душевной отзывчивости соседей и близких, которая значительно смягчала наиболее жестокие последствия бездушной системы заработной платы. Начиная с тех времен чувство сообщества стало важным защитным средством в индустриальном городе. На ранних стадиях промышленной урбанизации реципрокность обычно основывалась на отношениях расширенного родства, этнических и религиозных идентичностях или на объединении какой-то группы населения при общей угрозе (так, чувство сообщества чрезвычайно сильно в горнодобывающих районах). Возрастающая мобильность и быстрые изменения в социальной структуре сильно расшатали эти связи. Эти же процессы внесли свой вклад в ослабление привязанности к определенному месту. Пространственная близость, отсутствие географической мобильности и отношения реципрокности в сообществе, несомненно, тесно связаны между собой.
