Музыка жила в доме Васильевых. В большой зале с красивой и стильной мебелью конца XIX века, обтянутой гладким золотистым штофом, стояло пианино, лежал горчичного цвета ковер и всегда благоухали цветы, чаще всего – гиацинты, любимый цветок бабушки. Это была музыкальная гостиная. Там играла бабушка, пел дед, который даже прошел пробу в Большой театр. Там учились музыке дети. При них была бонна Соня, получавшая жалованье 15 рублей в месяц.
Потом шла спальня родителей с венским креслом-качалкой и детская с тремя кроватками для Пети, Иры и Шуры. Войдя в детскую, я увидел почти совсем обвалившийся потолок, подобрал кусочек штукатурки и привез его тете Ире, будто кусочек ее детства. Как она радовалась! Гений места сохранил лестницу.
Здесь же, в детской спаленке, началось для папы вхождение в театр. Старший брат папы Петя, впоследствии замечательный театральный режиссер, именно тут поставил первые детские спектакли. Инсценировали они рассказ Тургенева “Бежин луг”. Занавесили окна, из обтянутой красной бумагой настольной лампы сделали костер в ночном… Удивительная вещь – генетическая память! Я тоже в детстве играл в театр, строил декорации из диванных подушек и делал костюмы из маминых шалей…
Младшие Васильевы увлекались не только театром – они играли в шарады, устраивали карнавалы на Масленицу и “издавали” журнал “Детские грезы”, куда моя бабушка написала им пожелание: “Милая редакция! Меня трогает Ваше стремление к прекрасному. Живите и дальше так: ищите Красоту всюду и наполняйте ею свою жизнь. Красота, искусство облагораживают человека и дают ему самые светлые моменты в жизни! Нина Васильева”. Ах, как любили искусство у нас в семье. К счастью, этот рукописный журнал сохранился.
А еще в детской в Самаре стояла игрушечная лошадка-качалка. Когда в 1917 году в семье ждали обысков, в лошадку через хвост спрятали мамины фамильные драгоценности. Большевики при обыске ничего не нашли. А папа мой перед их уходом смело заявил: “Я вам никогда не скажу, что в лошадке спрятано!”
Ванна у Васильевых была большая, на львиных лапах, и папа в декорациях всегда ставил львов – я помню по эскизам к “Провинциалке”, хранящимся у меня в Париже, по “Сказке о девочке-неудаче” в театре им. Моссовета. Рядом с кухней располагалась комната для прислуги-кухарки и ледник, доживший на своем старом месте до конца XX века! Ну не чудо ли?
По другую сторону коридора шла большая столовая, где пили чай и обедали, за ней “бабушкина” комната с чуланом, куда Иру посадили на карантин, когда она заболела. Бабушка (а для меня прабабушка) Акилина Павловна Брызжева, урожденная Розанова, была строгих “викторианских” правил, но замечательная “скопидомка”, великая кулинарка. На старости лет она была просвирней в Предтеченской церкви в конце той улицы, где жили Васильевы, а прежде была просвирней Корабельского прихода в Севастополе. В свой любимый Севастополь моя прабабушка часто возвращалась и в 1915 году уже останавливалась в “Грандъ-Отеле”. Бабушка Акилина Павловна была женщина педантичная: газеты прочитывала от корки до корки, включая все объявления. Пенсию она получала в 6 рублей, но часто ездила на извозчике и привозила внукам булочки с маком и изюмом. Хватало, значит!
Наступало лето – дачное время, когда все окна в квартире белили мелом, чтобы вещи не выгорали. Летом семья перебиралась на казенную дачу в местности, называемой Барбошина поляна, которую большевики безлико переименовали в Поляну Фрунзе
[9]. Глупо! У меня сохранилось несколько дачных фотографий. Круг общения Васильевых в дореволюционной Самаре был обширен. Среди близких друзей – семья будущего известного литератора Виталия Бианки, после революции, переехавшая в Петроград.
На дачу к Васильевым приезжала сестра деда, изящная и кокетливая петербургская красавица пианистка Ольга Петровна Васильева. Первым браком она была замужем за скрипачом Дрябиным. Впрочем, этого милого музыканта она находила человеком скучным и в годы революции променяла на тенора дягилевской антрепризы Ивана Поликарповича Варфоломеева. С ним она позже уехала в Харбин, где Иван Поликарпович руководил Русской оперой при Китайско-Восточной железной дороге. Под его началом дебютировал Сергей Лемешев и колоратурное сопрано Вера Михайловна Афромеева.
Замечу, что у моего деда было три сестры – почти чеховский сюжет, – и все они вышли замуж за удивительных людей. Наталья Петровна была замужем в первом браке за офицером Хлевинским, а во втором – за хирургом-остеопатом Александром Александровичем Козловским. Он лечил ноги наследника престола, цесаревича Алексея, а потом в 1916 году был хирургом в Императорской ставке в Могилеве. Сын от этого брака, Саша Козловский, кузен папы, стал известным джазменом в оркестре Клавдии Шульженко.
Третья сестра, Екатерина, породнилась с миром большого искусства русской живописи, выйдя замуж 7 июля 1902 года в Кисловодске за художника Михаила Васильевича Нестерова. Ей было двадцать два года, а ему – сорок лет. Нестеров был уже отцом двух дочерей – Ольги и Веры. Екатерина Петровна и Ольга Михайловна вместе учились в институте. Нестеров неоднократно писал жену: в русском костюме, в маньчжурском кимоно, за вышиванием, – и в Третьяковской галерее есть огромный великолепный масляный портрет Екатерины Петровны Васильевой в белой блузке в горошек с рукавами жиго. А у меня есть фотография ее в том же туалете во время позирования. Много других ее портретов находится в музее Нестерова в Уфе.
Хотя родство с Нестеровым было и не по крови, а по браку, эта связь сильнейшим образом отразилась на творчестве моего отца. Будучи ребенком, он показывал свои рисунки Михаилу Васильевичу, тот всячески одобрял и поощрял его увлечение рисованием. Именно под влиянием Нестерова папа проникся любовью к русской природе и писал потрясающие по красоте пейзажи. Созданное им оформление к спектаклю “Лес”, поставленному Игорем Ильинским на сцене Малого театра, стало настоящим гимном русской природе. Шестидесятиметровая панорама с изображением русского леса плавно двигалась, по мере того как по сцене шли Счастливцев с Несчастливцевым. Я был на премьере этого спектакля. Когда открылся занавес и передо мной предстала эта замечательная декорация, как будто повеяло лиственным запахом русского леса! Это было такое потрясение, и не только для меня, но и для всей публики, что в зале прогремели оглушительные овации!
Кроме пейзажей, одним из самых любимых предметов живописи для отца на протяжении всей его жизни оставались полевые цветы: ромашки, васильки, лютики, колокольчики… Он часто рисовал их во время отдыха в Доме творчества художников, расположенном под Солнечногорском на озере Сенеж, куда мы несколько раз приезжали на летние каникулы. Дом находился в ведении Художественного фонда СССР и работал круглогодично. Там в мастерских собирались выездные группы пейзажистов, монументалистов и графиков, а летом дом наполнялся детским визгом и голосами многочисленных семейств художников и искусствоведов. Именно в этом доме я познакомился со знаменитой балериной Большого театра Надеждой Капустиной, которая в ту пору уже была пенсионеркой, пережившей инсульт. Эта степенная и благородная дама, когда-то близкая подруга Улановой, выбрала меня, мальчика, своим конфидентом. Она первая окрестила меня дамским угодником и была, в сущности, права. Анализируя сегодня свою жизнь, могу с уверенностью заявить, что больше всего на свете меня любят животные, дети и женщины. А мужчины мне симпатизируют меньше, видя мой успех среди представительниц прекрасного пола.
