Деревенька, деревенька —
Все дома наперечет.
Потихоньку, помаленьку
В деревеньке жизнь течет.
Детские театральные воспоминания до сих пор меня не покидают. Я сам оформил более ста двадцати постановок, побывал во многих странах мира, повидал множество драматических спектаклей, опер и балетов, но самое потрясающее впечатление оставил во мне Центральный детский театр. Именно поэтому я так боюсь, что ЦДТ (ныне РАМТ) постигнет участь Большого театра и МХАТа, подвергшихся губительной реставрации и евроремонту. Уничтожать театр – это все равно что уничтожить церковь, ведь это тоже храм, храм Искусства. Это величайшее преступление. Мне повезло в жизни побывать на сценах самых старинных театров, таких как театр Сан-Карлуш в Лиссабоне, который открылся в 1793 году, Королевская опера Версаля, построенная в XVII веке, или Муниципальный театр в столице Чили Сантьяго, основанный в 1857 году… В Москве разрушительная реставрация еще пока не коснулась Театра оперетты (бывший Оперный театр Зимина), где сохранилась винтовая лесенка Шаляпина. Это прекрасные старинные здания, в них ощутим исторический дух и удивительная энергия прошлого. И вот эту энергию я застал в Центральном детском театре и молю Бога о ее сохранении!
Детство. Школа. Первые роли
Мои первые детские воспоминания весьма обрывочны. Это отдельные эпизоды, которые сложно привязать ко времени. Например, я до сих пор помню свою детскую кроватку с деревянными круглыми решетками, помню себя лежащим в ней. Мама была очень рачительной и эту кроватку отдала потом в семью своей однокурсницы актрисы Нинель Шефер. Помню, как сосал детскую пустышку, которую называл “дунькой”, и долго не хотел с ней расставаться. Но однажды мама сказала:
– Санечка, иди в уборную и выкинь “дуньку” в унитаз.
Будучи послушным ребенком, я, конечно же, сделал так, как велела мама.
– А теперь опусти черный резиновый круглый рычажок на бачке.
Я спустил воду и, счастливый, отправился спать. Но, проснувшись утром, вдруг забеспокоился:
– А где же “дунька”?
– Как где? – удивилась мама. – Ты же сам ее спустил в туалет.
Крыть было нечем. Действительно, сам ее спустил. Хоть и под маминым руководством. Осознавая собственную ответственность, я совсем не оплакивал эту потерю.
Я рос следопытом и исследователем. Однажды совершил ужасную вещь: поднял с пола мамину шпильку и засунул ее в розетку. Меня ударило током в 127 вольт. Тогда в Москве было такое напряжение везде, позднее его поменяли на 220 вольт. Как вообще не убило – до сих пор голову ломаю. Я сжег руку, мне мазали ее подсолнечным маслом. Мама водила в больницу. Сколько мне было? Годика два, не больше. В другой раз я засунул себе в нос какие-то бобы, чтобы проверить, пройдут или не пройдут. Прошли, еще как! Доктор их вытащил с большим трудом. В третий раз, барабаня ногами по стене, я загнал в пятку иголку. Тогда почему-то было принято хранить швейные иголки в ковре. Любил глотать стальные шарики от настольных игр – выходили они из меня уже не блестящими, а окисленными и коричневыми. Так я познавал природу человеческого организма.
С общепринятой точки зрения хулиганом я вовсе не был, но озорником был, не скрою. Основным объектом моего озорства часто становился папа. К примеру, такая история. Папа тогда много курил. Улучив как-то момент, я начинил его любимые сигареты “Столичные” головками от спичек. Вот он прикурит, и сигарета вспыхнет у него прямо во рту! Конечно, я ожидал за это выволочки, но папа не сделал мне даже замечания. На следующий день я повторил свою проделку. И снова ноль эмоций. На третий день – тот же результат. Отсутствие ожидаемой реакции напрочь разохотило меня продолжать попытки.
В другой раз я смешал в папиной любимой кружке горчицу, перец, уксус, соль и поднес ему со словами: “Я приготовил тебе вкусное питье. Попробуй!” Папа сделал глоток, зажмурился, как будто от удовольствия… И мне расхотелось. Отец никогда меня не ругал. Хвалил за любую шалость и тем отбивал всякое желание проказничать.
С раннего детства во мне пробудилась любовь к собакам: когда я родился, в нашей семье уже жил взрослый эрдельтерьер по кличке Сенька. Сенька меня недолюбливал и постоянно гонял, потому что в годовалом возрасте я часто ел из его миски. Вскоре папа принял нелегкое решение расстаться с Сенькой, его близким другом, который часто ездил с папой на пленэры и внимательно смотрел, как хозяин пишет этюды маслом. Сеньку увезли в деревню и оставили у каких-то друзей. И вот, представьте, этот пес сорвался с поводка, прошел сотню километров, отыскал дом и улегся прямо возле двери квартиры. Его лапы были сбиты в кровь от долгой дороги. Папа очень тяжело переживал это возвращение. И все-таки Сеньку снова отправили в деревню. Больше он не возвращался: понял, что его не хотят… Какие тяжелые воспоминания…
Любимым лакомством в детстве были вкуснейшие калачи, которые продавались в каждой булочной. Самая лучшая булочная находилась на улице Горького, нынешней Тверской, и до революции носила имя хозяина, купца Ивана Максимовича Филиппова. С приходом к власти большевиков Филипповскую булочную переименовали в булочную № 1. При взгляде на широкий ассортимент этой лавки разбегались глаза: хлеб черный, хлеб белый, сдобные булочки, пироги, сушки, сайки… Самой популярной считалась булочка “Калорийная” с изюмом за 10 копеек. Также любили ватрушки, булочки плетеные и с маком, коржики ржаные за 9 копеек и язычки с повидлом. В булочной, которая находилась близ станции метро “Кропоткинская”, в здании, где сейчас расположен обувной магазин, выпекали сдобу в форме лебедя с глазиком из изюма. К сожалению, сегодняшние кондитерские заполнены круассанами, кейками, данишами, претцелями и маффинами, а настоящего русского калача днем с огнем уже не сыщешь. А национальную культуру надо беречь!
В каждом гастрономе был отдел “Соки-воды”, где висели стеклянные колбы-конусы, наполненные стандартным набором из четырех видов напитков. Это была советская альтернатива отсутствовавшим в то время уличным кафе. Стакан яблочного сока стоил 9 копеек, стакан сливового сока – 8 копеек, стакан томатного – 10 копеек, и настоящая роскошь – виноградный сок за 18 копеек. На прилавке стояло два стакана: в одном – крупная соль, в другом – вода и алюминиевая ложка, которой можно было зачерпнуть соль из первого стакана и подсолить томатный сок.
Наша квартира № 177 в доме на Фрунзенской набережной находилась на последнем, четырнадцатом этаже. Выше только чердак, который облюбовали для своих посиделок ребята постарше. Пойти им было некуда – оставалась подворотня или чердак. А на чердаке все условия: тепло, темно и сухо. Там они курили и допоздна бренчали на гитаре. Кто-то из этих ребят гвоздем очень крупно нацарапал в лифте приснопамятное слово из трех букв. Значения этого слова я не знал, но уже умел читать римские цифры. Поэтому, придя домой, спросил у мамы:
– Кто-то в лифте написал римскими цифрами число XVII. Но ведь этажей в нашем доме только четырнадцать, что они имели в виду?
Вот что значит воспитываться в интеллигентной семье.
