Класс, в который я попал, можно смело назвать интернациональным. Шутка ли – в нем училось столько иностранных детей из дипломатического корпуса! Нана, девочка из Исландии, Джани, мальчик из Италии, Патриция из Чили, Рози из Бангладеш и даже принцесса Непала Налини Рана! Там же училась внучка маршала Баграмяна Карина Наджарова, правнучка всероссийского старосты Калинина Валя Маликова, дочь начальника погранвойск СССР Лена Шевченко, будущий киноактер Боря Токарев, дети советских дипломатов в США – Вова Найденов и Катя Соколова, внучка сталинского министра Зверева, а также талантливые еврейские дети – Женя Гольдгур, Лариса Шнапер, Вера Абрамова, Марина Стружинская, Марина Цысс и Миша Орлов. В классе я больше всего дружил с девочками, и особенно доверительные и дружеские отношения у меня с первого класса сложились с прелестной девочкой из хорошей московской семьи Машей Миловидовой. Меня, как низкорослого и щуплого, посадили с ней за первую парту, и вот уже более полувека я сохраняю с Машей нежную дружбу, а ее дочь Марфа стала моей крестницей.
Машин отец Николай Николаевич Миловидов был одним из авторов памятника М.Ю. Лермонтову у “Красных Ворот”, а мама, Марина Сергеевна Антонович, – известным в ту пору врачом и сестрой поэта Александра Антоновича, писавшего в юмористической колонке “Литературной газеты” под псевдонимом Дык. Эта интеллигентная семья жила в небольшой, но уютной квартире на улице Фурманова (ныне Нащокинский переулок), в разрушенном в 1970-е большом доме писателей. Этот дом со стенами охристого цвета знаменит был тем, что в нем одно время жил Михаил Булгаков, а в подъезде, где находилась Машина квартира, арестовали Осипа Мандельштама, и конвоир, ведший его, провалился на ступеньке лестницы, которую потом заменили на деревянную. Боясь злого рока, мы ее всегда перешагивали, поднимаясь на пятый этаж. Прямо напротив этого дома стоял особняк, в котором жил популярнейший актер Юрий Никулин с семьей, а наискосок от него – угловой дом друга Пушкина, мецената и коллекционера Павла Нащокина.
Семья Маши Миловидовой имела богатую и разветвленную историю. Она, шутя, называла себя Миловидова-Антонович-Пель-Васютинская-Бахвалова-Дык. Прадед ее в 1920-е годы был военным министром Дальневосточной республики, а бабушка Маргарита Петровна Антонович-Бахвалова – актрисой Московского театра им. Ермоловой, где даже играла Катерину в “Грозе” Островского. В 1960-е годы была жива и старенькая Машина прабабушка Марфа Ивановна Бахвалова, жившая в маленькой комнатке за дверцей с мутными рифлеными фигурными стеклами.
Однажды на свой день рождения Маша пригласила несколько наших одноклассников, с которыми мы дружили тогда: Марину Цысс, Геру Щекочихина, Соню Георгиеву, Руслана Бутовского, Мишу Орлова и Лену Григорьеву. Дверь квартиры украшала надутая медицинская перчатка с розой между пальцами. Меня тогда поразил этот декадентский символ Серебряного века. Бабушка Маши научила нас старинной игре в шарады, в которую в детстве играл и мой папа. Мы выбрали слово “Китай”. Сначала изображали кита, ползавшего под тулупом по паркету и брызгавшего водой из резиновой клизмы, а потом хором восклицали: “Ай!” А Соня Георгиева в кимоно старалась изобразить китаянку… Такие удивительные детские игры достались нам из дворянского прошлого.
Помню, как однажды в доме у балерины Большого театра Светланы Щербининой, на дне рождения ее сына Пети Гиссена, великолепную шараду показала нам Янина Жеймо – всеми любимая Золушка. Она взяла свечку и закоптила сажей донышки на тарелках. Затем, погасив верхний свет и оставив гореть ночник, попросила детей повторять за ней все движения. Надо было медленно водить пальцем по дну тарелки, а затем по лбу, щекам, носу. В конце концов мы все испачкались этой сажей. Тогда прекрасная Янина Жеймо зажгла свет и попросила нас подойти к зеркалу. Как же мы хохотали! Ее лицо оставалось чистым, ведь она водила пальцем по чистой тарелке, а мы стали похожи на чертенят. Я запомнил Янину Жеймо миниатюрной, компактной, в длинной колонковой шубе и маленькой шапочке-менингитке, хотя речь идет о 1960-х годах. В их семье существовала старинная польская традиция называть девочек во всех поколениях Янинами. Уже в XXI веке дочка Янины передала в мою коллекцию несколько вещей из маминого гардероба, а сама Янина скончалась в Варшаве, куда уехала из СССР.
Нашей первой учительницей была очаровательная Татьяна Сергеевна Бородкина. На уроки она приходила в строгих очках, носила прическу “бабетта”, чулки со стрелкой, черные лаковые лодочки на небольшой шпильке, костюмы-двойки из джерси. Весь класс любил ее. Но счастье наше было недолгим: уже в третьем классе Татьяну Сергеевну сменили на пожилую и вредную Бастинду – Марию Николаевну Иванову, старую большевичку, при этом не слишком грамотную. Она говорила “без моЁва разрешения в класс не входить”, “какАду”, а меня окрестила “гнилой интеллигенцией”. Но еще два года спустя нашим классным руководителем стала преподаватель английского языка, очень яркая женщина Ирина Ильинична Гофман, которая училась в школе вместе с дочерью Сталина Светланой Аллилуевой и много нам рассказывала об их детских играх. Историю преподавала финка Анна Николаевна Лааксо. Именно она предложила мне прочитать лекцию по истории костюма, выделив для этого целый урок. В качестве наглядного пособия я принес из дома коллекцию дореволюционных фотографий, которые пускал по рядам, параллельно рассказывая о существовавших в XIX веке видах платьев: утренних и чайных, визитных и прогулочных, вечерних и бальных… Это была моя первая в жизни лекция.
Учась в начальной школе, я имел счастье личной встречи со знаменитым в ту пору композитором Дмитрием Борисовичем Кабалевским. Этот мэтр “музыки для детей”, одно время служивший концертмейстером в Центральном детском театре, был приглашен в нашу школу для проведения урока музыки. Это была нагрузка по профсоюзной линии. Встреча длилась всего 45 минут и оставила очень приятные воспоминания. Кабалевский был подтянут и строен, в ту пору ему было уже за шестьдесят. Он ходил в твидовом пиджаке. С нами знаменитый композитор разучил свою маленькую музыкальную пьеску “Двенадцать поросят у самого колодца в густой грязи лежат”. В свое время композитора Дмитрия Кабалевского, обласканного при Сталине властью, хотели даже причислить к группе “композиторов-формалистов”, вместе с Сергеем Прокофьевым, Дмитрием Шостаковичем, Арамом Хачатуряном и Николаем Мясковским. Позволю себе вновь напомнить о том, что советский строй был врагом культуры № 1.
Во главе школы стояла жесткая, если не сказать жестокая, Инна Михайловна Теплова, наводившая страх и ужас не только на учеников, но и на весь преподавательский состав. Я ее раздражал как бельмо на глазу. Эта стойкая коммунистка нещадно чихвостила меня за опоздания, длинные волосы, перешитые в клеш брюки от школьной формы, за то, что я отказывался писать чернилами из-за обилия клякс и предпочитал шариковую ручку… Но более всего Инну Михайловну выводила из терпения моя ранняя и, как ей казалось, незаслуженная слава юного актера и телеведущего. Ведь уже в возрасте восьми лет я сыграл свою первую главную детскую роль в телефильме “Женька-наоборот”. Эта история повествовала о жизненных перипетиях воспитанника детского дома по имени Женька. Съемки проходили на площади Журавлева в бывшем Введенском народном доме, который сегодня называется “Дворец на Яузе”. На взрослые роли были приглашены артисты Центрального детского театра, а на роль маленького Женьки утвердили меня. Очевидно, на решение режиссера повлияло то, что я в то время был по-детдомовски худеньким. Меня нарядили в маечку и шортики, нахлобучили на голову белую панамку и сунули в руку одуванчик. В этом виде я должен был наблюдать, как усыновивший меня художник в исполнении ведущего актера ЦДТ Евгения Владимировича Перова что-то рисует.
