При всем при этом у нас были очень щадящие обязанности – выступать на награждениях, которые проводил принц Филипп, а также устраивать иногда совместные концерты с хором княжества Астурия. Еще мы играли по праздникам в королевском доме. Жизнь была зажиточной, свободной и вольготной.
И вот, когда голодные наелись, когда уже не нужно было думать о пропитании и хлебе насущном, музыканты стали в свободное время разъезжаться. (Машины, кстати, многие привезли из России – мы подружились с «АвтоВАЗом» и с тогдашним директором его Каданниковым, после того как несколько раз дали концерты на заводе. И рабочие благодарили нас по-своему, по-пролетарски: «Мы цекашникам (партноменклатуре) иной раз и дырку в кардане проделаем, а вам будет всё тип-топ». Действительно, все три года в Испании тольяттинские машины откатали без ремонта.) Началось то, чего не было в голодной Москве, – халтура. Наступал последний, третий год контракта, я понимал: что-то должно произойти, ожидание грозы было уже разлито в воздухе. И оркестранты стали говорить, что покидают меня. У одного – приглашение в Париж, у другого – в Амстердам, у третьего – в Тель-Авив, у четвертого – в Америку. И все – на более выгодных условиях. К тому же благодаря нашему приезду музыкальный уровень Астурии так вырос, что там организовали два симфонических оркестра, куда, конечно же, зазывали моих музыкантов.
Так начался распад первого состава «Виртуозов Москвы». Для меня это была личная драма. Хотя я никому не стал чинить препятствий, признавая за каждым свободу выбора как высочайшую ценность. С некоторыми расставался молча и сурово. На других, которые честно подошли и попытались объясниться: у меня такие обстоятельства, дочка хочет учиться в Америке или еще какая-то причина, кроме больших денег, – обиды не держал. Потому что мы вместе работали, и долгое время этих талантливых музыкантов я считал своими братьями.
ВОЛКОВ: Позволь мне провести семейные параллели. История Камерного оркестра Армении, знаменитого коллектива, которым руководил отец Сати, завершилась довольно трагично для Зарэ Саакянца. Музыканты, которых он взрастил, с которыми достиг необыкновенных высот, устроили собрание, на котором заявили худруку: «Ты взлетел до небес благодаря нам, мы тебя подняли!» В ответ на что Саакянц сказал: «Ну и оставайтесь тут, а я спускаюсь на землю!» Такое всегда ощущается как трагедия…
СПИВАКОВ: Действительно, Зарэ Саакянц не смог этого пережить, он ушел из жизни, будучи совсем не старым человеком. Слишком близко к сердцу принял он это предательство близких людей, слишком страстно любил свою профессию, мир, в котором привык существовать, творить и дышать этим воздухом творчества. Другой жизни для него не было.
Как верно заметил Станиславский, театр не живет больше двадцати лет. Зарэ предрекал распад и «Виртуозам» на их восхождении к пику, когда никто и подумать не мог, что мы расстанемся по сугубо материальным мотивам. «Посмотрим, что будет через четырнадцать лет», – пророчески бросил как-то мне Саакянц (его оркестр просуществовал именно столько). Так все и произошло – «любовная лодка разбилась о быт».
В девятом круге
ВОЛКОВ: Кстати, о «любовной лодке»… Я давно хотел тебя спросить о твоем первом браке, но не решался. Ты готов об этом поговорить?
СПИВАКОВ: Да, распад первого состава «Виртуозов Москвы» был для меня столь же болезненным и драматичным, как уход первой жены, Виктории Постниковой. Для меня это был тяжелый удар… Я очень ее любил, она была частью моей души. Виктория, ученица Якова Флиера, замечательно играла на рояле, мы вдохновенно исполняли дуэтом дома у Якова Владимировича сонаты Бетховена, сливаясь в единое целое. Еще в студенческие годы она стала лауреатом конкурса имени Шопена в Варшаве, конкурса имени Вианы да Мотта в Лиссабоне, конкурса имени Чайковского.
ВОЛКОВ: Я помню, как ты вместе с ней выступал в Риге, а после концерта мы поужинали втроем. И ты не спускал с нее глаз весь вечер, ты смотрел на нее, как влюбленный мальчик, не выпуская ее руку из своей. Я физически ощущал волну магнетического притяжения между вами.
СПИВАКОВ: Мы прожили вместе почти восемь лет. В 1970-м, 15 марта, у нас родился сын Саша, и это произошло как раз в то время, когда мы оба готовились к выступлению на конкурсе Чайковского. Нам было нелегко, никто не помогал: мы в Москве, моя мама в Ленинграде. В конце концов тогдашний министр культуры Екатерина Алексеевна Фурцева приставила к нам в помощь няню – ей важно было, чтобы мы хорошо выступили.
…Уход Виктории был для меня шоком, громом средь ясного неба. Хотя внешне все произошло достаточно просто, даже буднично. Однажды она совершенно неожиданно мне сказала:
– Я решила от тебя уйти.
– Почему?!.. К кому?.. – не поверил я своим ушам.
– К Геннадию Николаевичу Рождественскому.
– Но почему?! Ты влюблена в него?
– Нет, – говорит. – Просто я хочу увидеть весь мир.
Что я мог на это сказать? Рождественский уже был прославленной персоной в мире музыки, а я – только подающим надежды скрипачом. Мы еще не поступили в музыкальную школу, когда он в 1951 году уже дирижировал в Большом театре балетом Чайковского «Спящая красавица». Он много гастролировал, был обласкан властями и публикой, имя его гремело…
Мы вышли с ней на улицу, я поднял руку, остановив проезжающее мимо такси, и молча проводил ее в машине до дома Геннадия Николаевича.
Честно признаюсь, я хотел повеситься. В буквальном смысле лишить себя жизни. Я стал примеряться, рассматривать эту философскую мысль с прикладной точки зрения – когда покончить с собой, каким образом. Меня остановил только Данте, в строках которого я пытался найти утешение. В его «Божественной комедии» есть лес самоубийц. Данте очень живо описал этот путь, когда отчаянная ожесточенная душа самоуправно разрывает оболочку тела. Потом ты превращаешься в семя, из которого вырастает дерево. И в ствол этого дерева начинают вгрызаться гарпии – и ты ощущаешь безумную боль. Данте дал мне понять – мы не уйдем от своей боли, даже сведя счеты с жизнью.
Так случилось, что сына моего вырастил Рождественский, он носит его фамилию, и встретились мы с Сашей лишь много лет спустя.
А тогда я с головой ушел в музыку. Мы стали играть вместе с Борей Бехтеревым, эрудитом, блестящим музыкантом. Это чудесный, благородный человек. Мы с ним начали репетировать и дали сольный концерт, который был очень тепло встречен. И после этого концерта, после моих потрясений, опустошенности и разочарований, после боли и возвращения к музыке я понял, что буду жить, буду работать – и стану скрипачом.
Только пережив эту первую глубоко личную трагедию, я стал настоящим музыкантом. Тучи орошают землю.
Что дальше
ВОЛКОВ: Но вернемся в начало девяностых. Итак, «Виртуозы» распались. Что дальше?
СПИВАКОВ: В какой-то момент я окончательно понял, что оркестр «Виртуозы Москвы» де факто прекратил свое существование. Две трети окончательно пустили корни в Испании или еще где-то, а меня и еще нескольких музыкантов неудержимо тянуло работать в Москве. И друг моего детства, бессменный контрабасист, стоявший у истоков «Виртуозов…», Григорий Ковалевский, и превосходный альтист Юрий Юров, и уникальный гобоист Алексей Уткин – они остались со мной. Моя жена Сати как-то сказала: «Оркестр „Виртуозы Москвы“ – это бренд (тогда еще это понятие не укоренилось в нашей жизни), он будет, пока есть ты». То же самое говорил мне новый директор оркестра, недавно заступивший на эту должность Георгий Агеев. И мы решили не сдаваться, сохранить имя. Остающиеся в Испании музыканты обещали «в свободное время» приезжать в Россию и играть концерты в составе «Виртуозов», но очень быстро все поняли, что так ничего не получится. Более того, это губительно для оркестра.
