Храм освещался только свечами, но в полумраке хорошо было видно всех присутствующих. Пара тетушек, они же певчие, в уголке, пара мужичков лет пятидесяти в рабочей одежде, молодая женщина в просторном ситцевом платье и белом платочке с ребенком на руках, интеллигентного вида мужчина в летних брюках и стильной просторной льняной рубахе, скрюченная древняя старушка, всем телом опирающаяся на посох, и все. И, конечно, бородатый батюшка, прозрачный, тонкий с каким-то мягким, нежным голосом, который словно окутывал Ивана, уносил в неведомые дали.
Судя по всему, служба заканчивалась, священник отошел в уголок к маленькой «трибунке», как про себя назвал стойку с Евангелием Иван. Тут же к нему выстроилась очередь и батюшка начал исповедовать прихожан. Почему-то мужички уважительно мялись, словно уступая очередь дачнику в льняной рубахе. Тот подошел, наклонился к трибунке и полушепотом начал исповедь, прерываясь иногда, чтобы выслушать то ли вопросы, то ли какие замечания священника.
Иван не сводил глаз с происходящего, он почувствовал, что присутствует при каком-то таинстве, о котором и не догадывался раньше. Он вдруг начал понимать, что поставить свечку и поклониться иконе – это далеко не все, для чего нужна человеку церковь.
Дачник встал на колени, батюшка набросил ему на голову покрывало, прочитал молитву. Дачник поднялся, поцеловал крест и руку и, словно стал выше и легче, отошел от батюшки, уступая место следующему. И казалось, от священника отходит какой-то другой, светлый и легкий человек. В полумраке лицо дачника показалось Ивану знакомым, но, увлекшись, он продолжал внимательно наблюдать за исповедью других прихожан, вдруг почувствовав, что и сам хочет вот так же: подойти одним человеком, отойти другим. Но в какой-то момент он понял, что «ни ступить, ни молвить» не может, что говорить, не знает, как причащаться после исповеди, не представляет, и вышел из храма.
Иван был зол на себя и на свои непонятные, совершенно новые ощущения. Однако он взял себя в руки, огляделся и присел на лавочку под яблоней, тут же в ограде храма, чтобы все спокойно обдумать, а затем уже искать ночлег.
Тем временем служба закончилась, прихожане, стали выходить из храма. Последним вышел дачник вместе с батюшкой. Ежихин чуть не упал со своей лавочки, потому что в дачнике он в первую же секунду совершенно безошибочно узнал Ивана Ивановича, губернатора Провинции.
* * *
Василий Сергеевич очухался под незнакомым старым, покосившимся забором, штакетины которого были черны от времени и кое-где покрыты зеленым мхом. Если бы месяц назад кто-то сказал солидному эксперту в московском офисе, что он будет грязный спать в самом прямо смысле под забором – он, мягко сказать, был бы удивлен. Не говоря о том, с кем и в каких обстоятельствах ему приходилось общаться в такой скучной и заурядной, как казалось из Москвы, области. Но сейчас он уже ничему не удивлялся и даже наоборот, где-то в глубине души чувствовал, что именно такой странной Провинции и не хватало в его жизни раньше.
«Вроде у Бабы-яги не было забора!» – первым делом подумал Кузнечко, садясь на траву. Голова была ясной, тело отдохнувшим и бодрым, только обувь и штанины брюк ниже колен перепачканы рыжей грязью. Последнее, что он помнил – бабкин смех и кружку с чаем, но зато все, что было раньше – совершенно отчетливо, в мельчайших подробностях. Рядом с собой он увидел клубок ниток, что дала ему веселая старуха. Политконсультант поднялся и огляделся вокруг. За покосившимся забором стоял старый покосившийся дом с кривым крыльцом, убогость которого подчеркивала висящая на одном гвозде спутниковая тарелка под самым коньком. Вдалеке стояла еще пара таких же деревянных домов, но людей за их поросшими крапивой оградами видно не было.
Политконсультант быстренько все еще раз вспомнил, решил ничему больше не удивляться и даже не выяснять какой сегодня день, резво встал и открыл калитку в заборе. После первой же пары шагов из окна раздался громкий возглас: «Стоять на месте! Кто такой будешь?». Из окна высунулась лысая голова с всклокоченными седыми остатками шевелюры над ушами, на которых еле держались душки круглых, как у Берии, старинных очков. Кузнечко развел руки в стороны, как бы показывая, что пришел с добром, широко, как мог, улыбнулся деду и закричал, думая, что тот наверняка глуховат:
– Меня волшебный клубочек к вам привел, дедушка! Я к вам от Бабы-яги, а вы наверняка Леший, правильно?
Повисла неловкая пауза, а глаза у деда стали по пять копеек. В следующее мгновение голова исчезла и тут же высунулась вновь, но уже вместе с руками, в которых дед держал старую берданку, направленную прямо на политконсультанта:
– Иди как милок, своей дорогой! Топай, топай! Во-о-он туда иди! – дед показал дулом направление пути. – Иди и продолжай орать, чтоб нашли быстрее!
Теперь как громом пораженный стоял Василий. Ни разу в жизни он не встречал такого приема, да и ружья-то, честно говоря, ни разу в жизни в натуральной обстановке не видел. Он залепетал, как мог:
– Простите, меня Василий Сергеевич Кузнечко зовут! Тут какая-то ошибка, я, наверное, все перепутал, мне в райцентр надо, или хотя бы на трассу выйти! Я правильно понял, что дорога там, куда вы мне показали? Простите, еще раз, мне ж документы в избирком сдавать надо, а я тут. Ничего не понимаю! Я вообще не местный, из Москвы…
– Ага, а я конкистадор из Аргентины! Нет там никакой дороги! – сердито, но с интересом сказал дед. – Там, если прямо все время идти по логу – интернат!
– Какой интернат? – еще больше удивился Кузнечко.
– Какой, какой… Психо-неврологический, понятное дело! А ты не оттуда что ли?
– Нет, вообще-то, не оттуда…
– А чего блажишь, как сумашедший, и дурачком прикидываешься? Обзываешься… Какой я тебе леший, я вообще-то Семен Георгиевич Цапля…
– А похожи на Лаврентия Павловича Берию, – не удержался политконсультант.
– Правда? Вот! Уважаешь Берию? – обрадовано спросил Семен Георгиевич.
– Это крупная историческая личность, заслуживающая самого пристального внимания… – пытаясь уловить ожидания деда, уклончиво ответил Кузнечко.
– Заходи, заходи Вася! Василием же ты назвался? Чего стоишь то с дороги, поди, устал. Самовар счас заправим, чайку попьем… – Дед вдруг посмотрел на свою берданку, которую все еще направлял на гостя, засмущался и быстро убрал ее куда то внутрь дома. – А-а-а, тьфу ты, пугалку от волков держу, один же тут кукую. Заходи, заходи, товарищ Василий.
Дед оказался совершенно замечательным и гостеприимным. Оказывается, по профессии он был военным фельдшером. Причем его отец, царствие ему небесное, был родом из сибирских кержаков – заслуженный подполковник НКВД – МГБ в отставке еще со времен Хрущева. Берию лично видел. Домик был как раз отцовским, а на лето сюда заселялся сын и вел отшельнический образ жизни в некогда большой деревне. Отшельником он стал исключительно из сознательной оппозиционности по отношению ко всем политическим партиям сразу. Есть такие люди в народе, которые, несмотря на годы, прочитали политических книг больше, чем на кафедрах политологии читают, внимательно следят за политикой и всегда имеют собственное мнение по любое вопросу. Проблема, по обывательскому и в тоже время компетентному мнению Цапли, заключалась в том, что правящая партия так и не стала КПСС, а оппозиционные партии или предали заветы отцов-комсомольцев, или стали предательскими вовсе. Вот Цапля и отказался от своих политических увлечений и ежедневных споров с соседями, несмотря на весь свой авторитет в микрорайоне и депутатском корпусе города и на свои многочисленные точные прогнозы по предвыборным кампаниям.
