Иван в пятый раз за два дня рассказал тете Маше, как познакомился в Интернете, как влюбился, как общались целый год, как поехал знакомиться в Питер, как от милиции убегал, как чудом оказался здесь и наконец встретился с любимой. Как на прогулке вдоль летней теплой ночной реки поцеловался с ней первый раз и, пьяный от ее губ, предложил пожениться.
В этом месте тетя Маша, краснея от стыда, пыталась разузнать подробности и наводящими вопросами смущала Ивана.
Но Иван как раз в этом месте своего рассказа начинал думать о том, что его потеряла и невеста, и Кузнечко, что работа стоит, а уже наступило время подачи депутатских подписей в избирком, а значит, время старта публичной избирательной кампании. Одновременно его мучила ясная мысль: никакими выборами и кампанией Кузнечко в том числе он заниматься уже не будет никогда. Начиналась какая-то новая жизнь, совершенно другая, словно заново родился. Лишь стыд перед многолетним партнером Кузнечко, неизвестность с любимой и свадьбой, непонимание того, чем теперь заниматься в жизни, сверлили душу где-то внутри и не давали насладиться деревенскими буднями.
– А ты не бойся ничего, Ваня! – словно читая его мысли, сказала вдруг тетя Маша. – Я вот тоже, между прочим, никогда не думала, что здесь окажусь, да еще одна останусь. А ведь я когда-то на фабрике в городе работала, в самодеятельном ансамбле участвовала, на вечернем училась на технолога, да еще на танцы в дом культуры «Ударник» бегала. Красивая была-а-а, все парни мои были, пока Коленьку своего не встретила, царствие ему небесное. А сейчас вот сяду на крылечко на зорьку гляжу и все вспоминаю. Так совесть грызть начинает, и такой стыд накатывает, хоть с утра прямо к батюшке беги каяться. – Тетя Маша запястьем смахнула слезу и вдруг совершенно другим, веселым голосом продолжила: – А дура-то какая была! Ванька, ты не представляешь! Думала, что танцы, самодеятельность да фабрика – самая что ни есть жизнь! Сама себе завидовала! А нет, Ваня, жизнь – то она вон какая! Чудо Божье вокруг разлито, а мы и не видим, не бережем И радоваться разучились совсем, другие люди все как средство для нас: чем с них поживиться да какое удовольствие получить, вот и весь интерес! А человек ведь чудо Божье, или для урока, или в награду другому человеку посылается. Ты вон, поди, тоже не просто так ко мне прибился! Бог привел. Если б не гроза и ливень, так и не прибежал бы на ночлег проситься…
– Теть Маш, а дорога точно одна из деревни? Точно дней пять не проехать будет?
– Да точно, Вань! У нас же тут болотина, в советское время сколько денег на нее, на дорогу эту, угрохали: засыпали, засыпали, а болотина и есть болотина. Разве что заболеет кто или помрет, так глава волости Тимофеич вездеход возьмет и приедет. А сейчас чего, здоровы вроде все, слава Богу, гости себе спокойно, твоя зазноба тебя не потеряет. Иван Иваныч, кстати, сказал батюшке, что совсем скоро связь будет, можно тогда и по сотовому твоему звонить. Это ж и мне теперь надо на этот мобильный накопить, буду сватье да внуку в армию названивать! Ну, пойду в избу, приходи обедать-то через полчасика, щи уже в печи томятся. – Тетя Маша встала, одернула платье и не спеша направилась к дому.
Ежихин остался сидеть на бревне, снова вспоминая скоротечный разговор с губернатором около Тихвинской церкви. Сам разговор, к удивлению довольно откровенный, хотя и не недолгий, он списал на воздействие церковной службы и исповеди, поскольку в его представлении губернаторы – это люди все-таки люди ненормальные, загадочные и недоступные даже для политтехнологов, хотя и со своими слабостями. Ежихин тогда не нашел ничего лучше, как начать разговор с извинений за главу Старо-Истукановского района, которую он прославил на весь интернет, и перед которой почему-то ему было особенно стыдно после разговора с Павлом у костра.
Иван Иванович вначале был немногословен. Он слегка удивился – мол, и тут нашли, но все же привычно ожидал услышать от незнакомого человека на улице или какую-то срочную просьбу, или гадость, или лесть. Однако Турист ничего не просил.
После сумбурных извинений за главу района и глиняный памятник ему же, Ивану Ивановичу в Старо-Истукановском районе, губернатор удивился еще больше и нахмурил бровь, ожидая чего-то неприятного от этой неожиданной встречи.
Но Иван сам не знал, что ему нужно от хозяина Провинции, и нес всякую околесицу. Как это часто бывает, он начал говорить то, о чем губернатору, по его устоявшемуся мнению, должно было быть интересно. Профессиональная деформация сделало свое дело, Ежихин совершенно машинально исходил из того, что любого губернатора больше всего на свете интересуют его собственные выборы, рейтинги, пиар и впечатление о нем самом в Москве. Обо всем этом Ежихин и говорил, неся всякий вздор, который, конечно же, очень диссонировал и с его собственным состоянием, и с окружающей обстановкой. В частности, он спросил, почему при таких спорных позициях Ивана Ивановича в большинстве экспертных рейтингов, в храме не было пресс-службы или заранее приготовленных блогеров. Иван Иванович слегка поморщился:
– А что, просто так нельзя губернатору в храм прийти?
– Можно… – смутился Иван. – А зачем? А-а-а, вы считаете, что ассоциация с Церковью вам в минус пойдет? Вроде бы у вас такая консервативная область. Опять же, проблема новизны в глазах избирателя: избиратели вас давно знают, привыкли, а образ «кающегося губернатора» был бы, наверное, свежим и ярким, нет? Тем более в таком захолустье, в деревенской церквушке, ну, вы меня понимаете же, Иван Иванович.
– «Кающегося губернатора»? А «карающего», нет? Не свежий? – С серьезным лицом то ли огрызнулся, то ли отшутился Иван Иванович, словно предупреждая этими словами собеседника о том, чтобы тот держал себя в рамках.
– Спорно. Христианский образ кандидата все-таки интереснее, тем более это так контрастировало бы с обычной политической грязью и провокациями в избирательной кампании… – несколько грустно пояснил свой экспромт Ежихин, представляя, что они с Кузнечко, да, впрочем, и другие кандидаты будут вытворять в борьбе за народные симпатии.
– Послушайте, – ответил Иван Иванович. – Я понимаю, что, наверное, так и нужно рассуждать. И я сам, как вы понимаете, далеко не ангел беззубый, но исповедаться-то хоть бы можно без журналистов и пиарщиков… И без вас тоже? Нет? Или вы сейчас побежите новый памятник «кающемуся губернатору» отливать?
Турист, что бывало с ним редко, никак не мог понять Ивана Ивановича. С одной стороны, он был действительно уверен, что власти предержащие, вроде него и Кузнечко, к институтам церкви относятся со здоровым цинизмом, ну, максимум как к идеологической опоре для удержания этой самой власти. С другой стороны, он собственными глазами только что видел исповедь, не имеющую никакого политического смысла. А на фоне собственного вдруг возникшего желания самому исповедаться все вообще стало сумбурным и непонятным. Такое ощущение, что Ежихин начал раздваиваться еще у костра с Павлом, а в храме этот новый Ежихин, решительно потребовал себе места в голове и душе Туриста. Он снова в доли секунды пролистал в памяти все прочитанное и открывшееся ему про власть раньше, и попытался взять себя в руки:
– Иван Иванович, мы с вами знаем, какие бывают попы, с какими доходами, автомобилями… – Иван смущенно посмотрел на стоявшего рядом прозрачного батюшку, с интересом наблюдающего за разговором. – Ну, про многих знаем, все нелицеприятные факты о церкви в СМИ невозможно оспорить, разве этого не достаточно? Что там лично у вас, тем более у вас, после этого душа-то может требовать?
