Павлу Ибрагимовичу показалось, что его слова вызвали чуть заметную улыбку Авдия. Без всякого намека на сентиментальность, уставший, слегка сочувствующий взгляд все наперед знающего старого профессора истории из прошлой далекой студенческой жизни чиновника. Это было последнее, что видел Павел Ибрагимович в эту ночь: гимнастерка и джинсы растворялись, а большие глаза старика впились в Павла Ибрагимовича. Язык слегка пощипывало и покалывало тысячами иголок…
Приключения Павла Ибрагимовича начинаются
Утро было тяжелым. Павел Ибрагимович проснулся по своему биологическому будильнику, как всегда, ровно за пять минут до невыносимой трели будильника электронного, который, весь обшарпанный от регулярных полетов с тумбочки, стоял рядом с их семейным ложем со стороны хозяина. Три мысли, путаясь в голове, заполонили его разум. Первая – что с ним случилось ночью, сон или все же это было? Вторая – что случилось дальше с людьми после Грехопадения, и какова тогда, объективно рассуждая, роль Авдия во всемирной и отечественной истории? Наконец, если контракт был, то не слишком ли быстро он согласился на непонятные, по большому счету, бонусы. От продолжения рассказа проку не много, как бы еще в психушку не забрали, если где кому ляпнешь. А с бонусом для жены как бы и вовсе «Золотая рыбка» не приключилась. Он так и представил свою Алевтину в виде всенародно известной старухи: «Дурачина ты, простофиля, не сумел взять выкупа с Авдия!».
Павел Ибрагимович тяжело вздохнул, решил никому ничего не говорить и поднялся с постели. Алевтина Семионовна накручивала бигуди. Проходя мимо в направлении кухни, откуда уже пахло яичницей с помидорами, муж привычно поздоровался с женой: «Добдгое утгдо, дагадгая». Остановился, ощутил, что рот занят чем-то большим, чем обычно. «Добдгое утго», – попытался он еще раз. Прижал ладони ко рту и пулей бросился в ванную. Прямо в его чугунной ванне в сюртуке, котелке, но в тех же ночных лаптях и с тростью в руках развалился Авдий.
– Павел Ибрагимович, ночью вы совершенно утомили меня своими расспросами, не успел предупредить: пару дней вы будете привыкать к новым ощущениям. Ничего страшного, поменьше говорите дома, а на работе, согласно контракту, я вас подстрахую. Придумайте что-нибудь и выходите из дому, видите, я уже давно готов к чиновничьим будням.
В дверь ванной комнаты уже стучала супруга:
– Павел, Павлуша, что с тобой? У тебя ангина, дорогой, или зуб воспалился? Вызвать скорую?
Супруг быстро и молча собрался, не завтракая, вышел из квартиры промычав, как мог, на пороге, что у него сегодня важное совещание: «Догодгие мои, опаздгдываю!». И убежал. Вслед раздалось что-то возмущенно-обидное от жены, по поводу того, что ему, помимо своего больного желудка, совершенно не жалко и дочь, которую некому завезти на занятия, и она из-за такого несознательного папаши останется дома. А Вовку наедине с котом, само собою, нельзя оставить ни на минуту. И вообще все это крайне подозрительно и возмутительно с его стороны, с чем, в принципе, Павел Ибрагимович был искренне согласен…
Всю дорогу на работу Павел Ибрагимович с ужасом думал о сложившейся ситуации. Старенькая черная тонированная «тойота», доставшаяся ему вместе с персональным водителем от самого зама губернатора, петляла по утренним провинциальным пробкам. Павел Ибрагимович пытался понять, что ему предстоит пережить в новых обстоятельствах. Ничего хорошего не вырисовывалось, как ни крути.
Когда в очередной раз его водитель с начальственными номерами привычно подрезал какого-то обывателя на стареньких Жигулях, лениво выругавшись по поводу чайников на дорогах, Павлу Ибрагимовичу захотелось жестко матюгнуться. Вовремя остановившись, он вспомнил свой утренний конфуз. Потом подумал о тяжелых временах, камерах видеонаблюдения на дорогах, проезжающих мимо провокаторах с синими ведерками и журналистах, которые естественно в ближайшие полчаса выложат в Интернет и его машину и его личную биографию. «А водила, пролетарий, так его раз так, представитель народа, даже не поймет, из-за чего я его премии лишу. Зато обидится, как пить дать, и начнет распускать по автобазе дурацкие слухи о злобных начальниках – чиновниках-бюрократах».
«В принципе, два-три дня обойтись без разговоров не так уж и сложно, – продолжал обдумывать свое положение чиновник. – Да хоть неделю, нашему-то брату!» Но, как назло, именно сегодня и завтра ему предстояло говорить самому, и говорить не просто так. Оценивать его будет самый главный и строгий судья – впереди прием граждан. И ведь не отменить – люди записывались заранее, это новая мода – экстаз пиара с ручным управлением, мол, как хотите, но с народом должны общаться регулярно. «Тьфу-тьфу-тьфу, – подумал Павел Ибрагимович. – Авось пронесет и не будет у Первого вопросов по моей части в эти дни!»
Молчание – золото! Это ж наш брат придумал, до последних времен работало, да еще как!
Вот секретарше, например, вообще ничего говорить не надо. Глянешь на нее ласково, улыбнешься уголком губ, а она уже все поняла. И чаю принесет, и сплетни последние расскажет, и про бумажные долги напомнит, пока чай на стол ставит. И на совещании – сиди себе и многозначительно кивай, когда на тебя смотрят, или делай вид, что гениальные мысли докладчика дословно записываешь, ах мол, как умно говорит, как умно! А если, например, поручение какое, то ставишь резолюцию на документе, тщательно и покрасивее расписываешься, и все, чего говорить-то. Так ведь время другое теперь, совсем другое. То приемы заставляют личные вести, то по скайпу общаться, а то, глядишь, и телефон свой служебный заставляют на сотовый замкнуть, чтоб всегда и лично быть на связи.
Эти новшества Павлу Ибрагимовичу были обычно в радость, это было его, так сказать, конкурентное преимущество перед бронтозаврами, но сегодня он об этом жалел.
– Ибрагимыч, не грузись с утра, – раздался голос Авдия с соседнего сиденья. – Каждый чиновник предпочитает не говорить лишнего, ибо его слово – не его, а государево. А значит, всегда остается риск, что либо о государе плохо подумают из-за чиновника, либо государь о чиновнике плохо подумает. Страх этот естественный и связан только с тем, что чиновник – не государь и единолично решения не принимает. А вот если он говорит вслух и публично, то говорить приходится исключительно самому, своим личным языком, подставляя под удар и себя и государя. И заставлять вас публично говорить, конечно же, противоестественно и противно природе чиновника, но ведь заставляют. Пытаться с помощью говорения строить чиновничью карьеру – тоже противоестественно, это ты неправильно делал, неправильно.
Водитель совершенно не обращал внимания на второго пассажира. А может, просто не видел его.
Клара Петровна Листикова
Под портретом Самого Главного за столом не слишком большого столоначальника все шло неплохо. Павел Ибрагимович Фукс уже немного расслабился и начал мычать под нос какой-то дешевый мотивчик из «Дискотеки 80-х». Он даже представил, как секретарша спросит, можно ли войти посетителю, а он скажет неразборчиво, но утвердительно: «ыгы» – и величественно кивнет головой с первыми проблесками серебра в шевелюре. Потом долго и внимательно будет слушать (людям приятно, когда их слушают начальники). Потом возьмет жалобу, покивает для убедительности, разведет руками, пожмет руку и скажет: ничего-ничего, на той неделе, на той неделе… Следующий, следующий проходите…
