Он встал, отряхнул свой домашний халат, не оглядываясь и ничего больше не уточняя, направился к первому в мировой истории чиновнику:
– Чин, а почему ты отказался от бонуса по контракту, вернее, стал отшельником вместо того, чтобы, не попирая чести главного горшочника, честно получить себе дачу в каком-нибудь древнем Холюнкино, иметь много мешков риса, набрать себе дополнительных молодых жен?
Чин с удивлением посмотрел на Павла Ибрагимовича, и по его взгляду натренированный Авдием молодой чиновник без слов понял вопрос. Понизив голос, слегка наклонившись и едва заметно подмигнув, он сказал:
– Я к вам от Авдия, по личному вопросу.
Чин в ответ едва заметно кивнул и жестом пригласил Павла Ибрагимовича садиться на другое каменное сидение, один в один похожее на его первый рабочий стул в отделе муниципальной статистики.
– Давно у меня не было гостей от Авдия, пожалуй, со времен создания Лиги Наций, давно-о-о. Чем-то вы ему приглянулись, Павел Ибрагимович. Непонятно, непонятно. – Чин взглядом изучал гостя. – Трусоват, не гений, дисциплина хромает, а-а-а, самокопатель, пытаетесь страдать за чиновничество, да вы русский! Хуже не бывает. Сложно мне с вами придется, спрашивайте и уходите.
– А почему «хуже не бывает»? Я такой же чиновник, как и везде, ваше потомство, так сказать, – немного обиделся за Родину Павел Ибрагимович и добавил зачем-то: – Имею диплом Академии Госслужбы.
– Не обижайтесь, про русских – это не моя История, это история Авдия, у него и спросите. А вы что-то про бонус говорили?
– Ну да! Почему вы по контракту вместо вознаграждения выбрали пещеру и одиночество?
Родоначальник чиновников немного пожевал челюстями, подсобрался, почти как Авдий, в своем креслице и сказал:
– Вы говорите «не попирая чести». Я не знал слова «честь», оно мне было неведомо так же, как слова «принципы», «достаточно», «преданность», «служба». Но я их придумал, когда писал наставления и первые регламенты.
Когда я увидел, как юноши в царских школах писцов впитывают эти слова, как жрецы взяли мои регламенты и создали свой жреческий аппарат и поместили своих божков в специально придуманную на основе моих идей иерархию, когда я увидел, что мой царь обленился и даже перестал сам собирать дань с дуболомов – я испугался.
Я понял, что участвовал в создании самой главной системы человечества – системы его самосохранения и профилактики хаоса. Я точно знал, что отныне все царства, религии, армии, политические, как вы говорите партии, даже союзы писателей-реалистов и научные общества химиков-естествоиспытателей будут создавать свои аппараты и опутывать нормами и правилами своих членов. Они будут возмущенно говорить: «Чижиков сядьте на место, ведь ваш вопрос в разделе «Разное»». И перегоревший за два часа коллегии Чижиков не успеет связать двух слов, потому что регламент выступления в разделе «Разное» будет прописан «до пяти минут». Зато мир избавится от очередного глупого и несвоевременного эксперимента, или, наоборот, потеряет рискованный шанс для прорыва…
– Ну, так чего вы испугались-то, Чин? – спросил заинтересованный, но не забывший вопроса Павел Ибрагимович.
– Если бы ты вот так перебил меня где-нибудь в Китае… – Чин возмущенно задвигал челюстью – пойми, русский, прямой ответ не всегда ясен, ты хочешь понять, или достаточно ответа «испугался»? Тогда всего доброго. И чему тебя там Авдий учит, никакой должностной субординации…
– Прости, Чин, прошу тебя, продолжай!
Поизображав еще, впрочем, совсем не долго, из себя обиженного, Чин-Чин продолжил:
– Когда я понял все это, я был поражен делам своим (вернее, делам нашим вместе с моим спасителем Авдием). Я понял, что верзила-царь не достоин этого подарка, что он даже не понимает, что я сделал для него, он даже… В общем, я захотел возглавить все сам, создать империю, понастроить специальных трудовых лагерей для дуболомов и закрытых спецшкол для царских писцов, я даже уже озвучил идею великого переселения всего племени от Великого Сибирского болота в район Северно-Восточной Африки. Я возжелал, теперь уже имея все основания для этого, стать богатым, великим и войти в историю без этого царственного мусора.
Но однажды во сне я увидел, как мне приносит отравленную воду мой лучший ученик, как он переписывает божественную историю царского рода, как правятся мои регламенты, как погибает Великий Аппарат, потому что все думают только о нем, вожделеют только его, хотят быть только им.
И тогда я сделал все чтобы стереть память обо мне, закинул несколько мыслей о государстве, власти и политике наименее тупым и наиболее амбициозным ученикам, способным жить вне Аппарата, но не вне власти и цивилизации. И все, после этого Авдий выполнил мое главное желание по контракту, и меня уже никто и никогда не мог найти…
Павел Ибрагимович напряженно думал:
– Так, значит, ты стал отшельником не из страха за свою жизнь и не из желания стать бедным и праведным, а ради того, чтобы сохранить Аппарат?
Чин впервые улыбнулся:
– Умеет Авдий подбирать клиентов, ты смышленый. Но я все равно считаю, что зря он связался с вами, русскими. В принципе – да, ты прав. Ведь я сам убил бы неокрепший Аппарат, своими руками уничтожил его, но нет ничего тяжелее для человека, сотворенного по подобию Божьему, чем губить созданное им самим дитя.
– А зачем, Чин, ты что-то там закинул про власть и государство своим наименее тупым и амбициозным ученикам?
– Очень просто. С тех пор во всех цивилизациях люди писали про богов, про власть, делали нравоучения царям, придумывали всякие идеологии и дурацкие военные прожекты. Даже устраивали на этом деле неплохой бизнес, пытаясь сорвать куш с богатеньких властителей за очередные рукописи о секретах эффективной политики государя. Но зато мы, чиновники, Аппарат, с тех пор всегда оставались в тени, добросовестно выполняя свою задачу. Ну, кроме вас, конечно, русских.
Все, уходите, а то через минуту вы и на самом деле полетите со своего одиннадцатого этажа.
Христос и Авдий
И был я доволен в то далекое ветхозаветное время, ибо все было организовано и все было в меру. Организованные войны, организованные работы, соблюдение правил жизни и табу оказались под двойным контролем аппарата государя и аппарата жрецов. Зверь саморазрушения и садизма был загнан в безопасную для человеческого рода глубину. Периодически он, конечно, вырывался, но после бунта бунтари создавали новый Аппарат, чаще всего, даже не меняя персоналий в штатных расписаниях. Иногда бунт вырывался в мир в виде творчества или новых знаний, что тоже доставляло немало хлопот, но Аппарат придавал этому потоку безопасную размеренность и поступательность. В конце концов, постепенно в регламентах были придуманы специальные предписания и нормы, которые выпускали человеческую стихию в строго предписанных местах и в специально отведенное время: бои гладиаторов и чемпионаты по футболу, вече и парламенты, публичные дома и общественные бани, различные хеллоуины и ночи на Ивана Купалу.
