Межвековые дебаты
– Мы из будущего, ваше величество, или как там вас правильно назвать. Мы на самом деле живем в XXI веке, в России. Вот такие вещи, смотрите, будут делать через сто лет, – Кобылкин положил на стол мобильный телефон, снял крышку, вытащил аккумулятор, показывая царю, что вещь имеет промышленную, рукотворную природу, затем включил гаджет и показал царю заставку. Указал на телефонный аппарат государя и продолжил: – Вот это как бы его правнук, маленький легкий и удобный. Но здесь есть еще видео, ну, то есть как кинопроектор по-вашему, только меньше и не стрекочет…
Далее Кобылкин продемонстрировал всю свою силу убеждения, подкрепляя лекцию заранее подготовленной подборкой видео и фотографий. Так для начала он показал Императору кадры черно-белой хроники, где он не мог не узнать себя: в Ярославле, в Москве, Питере, в войсках. Затем описал, как будут развиваться события после его отречения. Показал страшные фотографии жертв красного и белого террора, торгующих человеческим мясом высушенных голодом крестьян, взрывы церквей.
На протяжении всего получасового рассказа Царь не проронил ни слова. Иногда он брал телефон в руки, поднося поближе к глазам, чтобы рассмотреть фотографии.
А Сашка закончил уже почти умоляющим голосом:
– Понимаете, к чему приведет ваше отречение? Вы покинете престол, чтобы Россия довела войну до победы, чтобы в стране наступило спокойствие, чтобы сохранить монархию, а получится все ровно наоборот! Берите свой конвой, георгиевцев, сходите с поезда и идите за семьей, я уверен, что сейчас вас не посмеют тронуть. Дайте казакам жесткий приказ пресекать на корню любые попытки вас остановить. Пока вы будете ехать, вас все равно спишут со счетов, потому что все со всеми уже договорились за вашей спиной. Вы не знаете, что сегодня Франция и Англия уже официально признали незаконный самопровозглашенный Временный комитет Думы? Вы не знаете, что завтра, еще до вашего отречения Городская дума Пскова, совсем рядом с которой стоит царский поезд с живым царем, отправит нижайшую приветственно-поздравительную телеграмму узурпаторам власти за подписью своего главы! Завтра уже не кто-то там, а Синод, вдумайтесь, Си-нод решит признать Временное правительство. И это люди, которые молились каждый день о вас и венчали вас на Царство, хранители святости монаршей власти! А увидите, какие телеграммы пришлют вам командующие фронтов завтра. Но если вы уйдете за кордон, куда-нибудь в Латинскую Америку, или в Сибирскую глушь, или вообще на Тибет, то сохраните детей. Поживете частной жизнью, и дадите России немного побурлить, но потом вы или ваши правнуки обязательно вернутся в Россию, и их возвращение будет не только желанным для простого народа, но и спасительным.
Сашке показалось, что глаза царя стали влажными, лекция с наглядным пособием как будто и не удивила его, но глубоко ранила.
– Вы говорите не как человек из будущего, хотя и страшно поразили мое воображение, разбили мое сердце тем, что предстоит пережить моему народу. Вы говорите, как некоторые мои самые близкие советники… Но Помазанник Божий не смеет покинуть страну, которую Господь вручил ему, как же вы все не понимаете такой простой истины…
– Но простым помещиком в Ливадии у вас тоже не получится остаться, – негромко сказал Кобылкин.
– Спасибо вам, мои благородные потомки, – улыбнулся горькой улыбкой Николай Второй, окончательно уверившись в том, что перед ним каким-то чудесным образом сидят люди из будущего, и вспоминая о том, как мечтал он жить тихой семейной жизнью в Крыму. – Но, кажется, и у потомков не хватит здравого смысла хотя бы просто понять меня. Я не хочу погибать, я не хочу терять свою семью, но царю нельзя сбегать от своего народа. Я сделал все, что мог, неведомая черная болезнь расцвела в России и поразила мой народ. Я сделал все, что мог…
– Да ничего вы не сделали! Вы просто трусите! Все можно изменить! – вдруг резко и громко вмешался в разговор Женька. – Все ваше царствование – трусость, империя гибнет, а вы даже себя боитесь спасти! А миллионы заживо закопанных казаков, попов, крестьян со стариками и малыми детьми! Сидите здесь, как размазня, уставший и поникший, где царь? Где Александр Третий в ваших жилах и Николай Первый? Где Екатерина Великая и суровый Петр? Вы же сами привели страну к пропасти, а теперь молитесь и плачете!
«Ой, е-мое, вечер перестает быть томным!» – подумал Кобылкин, глядя на возбужденного Женьку. А Женька тем временем продолжал:
– Что, собственно, вы сделали? Где ваши достижения? Почему, когда армия готова к последнему и, по всем расчетам, победному наступлению – вы сдаетесь? Как так? Вы не побоялись положить тысячи русских голов в угоду союзникам, отправив немобилизованную армию наступать в 1914 году, а сейчас боитесь возглавить усмирение мятежа, даже уйти с поезда и броситься за своей семьей боитесь! Я читал, что вы не любите обсуждать дела ни с кем, что вы только слушаете, а потом один принимаете решения. Хорошо, не отвечайте, но поймите, что вы обрекаете, обрекли уже страну на кровавый хаос, в котором сами погибнете!
Повисла пауза, Николай смотрел куда-то в стол, и только одному Богу было известно, что творилось у него в этот момент в душе. Затем, словно обдумав услышанное и приняв тяжелое решение в этот раз не молчать, спокойно сказал:
– Отчего ж, Евгений Романович, на такую обвинительную речь я отвечу, тем более вы так искренни в своем порыве, это не может не внушить доверия к вам. Да, я действительно не обсуждаю свои дела и принимаемые решения ни с кем. Но послушайте…
Сашка весь, до дрожи, внутренне собрался и просто впился глазами в самодержца, понимая, что он услышит что-то, чего не прочитаешь в учебниках. Царь тем временем продолжал:
– Поверьте мне, я много об этом думал. Любые мои решения сегодня не спасут Россию, как ни горько об этом говорить мне, российскому государю. Не помогли строгие меры в 1905-м, не помогли послабления в прессе и избрание Думы. Наоборот, каждая строгая мера, равно как и каждая уступка требованиям общества влекли за собой новые недовольства и кровавые аппетиты. Снятие цензуры и ожесточение цензуры при сегодняшнем состоянии Империи ведут к совершенно одинаковым следствиям – росту крамолы и смуты… Понимаете ли, ни одна мера, предпринятая государем, не удовлетворит общество, ни одна. Я и не думал, откровенно говоря, что мой уход успокоит народ окончательно, но я горько удивлен, что все будет так страшно…
Я также удивлен, Евгений Романович, что люди в будущем столетии будут рассуждать о делах государства, как мальчишки. Но разве вопрос только в том, насколько жестко решится государь подавить волнения?
Если вы посмотрите на наши шаги с самого начала, вы поймете, что все куда сложнее: даровать конституцию или вешать смутьянов на столбах, радикально решить земельный вопрос или отказаться от союзнических обязательств – что ни выбери, все станет лишь хворостом для костра гражданской смуты.
Мы хотели постепенно сделать Россию сильной и мирной державой, и мы за несколько лет стали в ряды первых в промышленности наравне с другими великими державами. Наши законы о труде – нисколько не хуже европейских; часть наших крестьян, испытывая нужду с выкупными платежами, тем не менее питаются гораздо лучше европейских, о чем красноречиво говорит и небывалый рост рождаемости. В общем, я хочу сказать, что подданные Российской Империи сейчас ничуть не больше страдают от бедствий, чем при моих славных предках, а смут и волнений гораздо больше. Почему? Вы не задумывались?
