Тайна династии
Николай Второй, всемогущий самодержец бескрайней Российской Империи, единственной в мире территории, которая так и не уместилась в ложе западной цивилизации, но при этом не стала ее колонией, полуколонией или марионеточным режимом, – этот великий монарх сидел и рассказывал какую-то немыслимую, мистическую и страшную сказку своим непрошеным гостям. И чем дольше рассказывал, тем больше Круглому, несмотря на весь его практический склад ума, вспоминались страшные истории по ночам в спальнях пионерского лагеря, куда его отправляли каждое лето еще в советском детстве. Кобылкин, со своей привычкой находить всему логическое объяснение, по ходу рассказа сопоставлял известные ему факты с историей Николая и пытался найти нестыковки, доказывающие мифичность этой истории. Получалось не очень, и потом, было совершенно очевидно, что история происходила от такого же клио-пилота, как они, только не авантюриста, а настоящего старца, монаха, провидца. А дело было так.
В 1822 году Псков в очередной раз, проездом по пути в Ригу, посетил двоюродный прадед Николая Второго – Александр Благословенный. В эту поездку, наградив серебряным рублем каждого служивого из Ингерманландской роты, приветствовавших своего Государя, и поблагодарив местное начальство за достойное устроение дорог, он решил заехать в Печорский монастырь, в котором в то время подвизался известный старец Лазарь. Был этот старец уже совсем в годах, много лет не снимал с себя тяжелые железные вериги, целые дни и ночи проводил в молитве и даже однажды умер. Правда, потом – когда уже и братия к отпеванию подготовилась, и даже камень надгробный изготовлен был с датой смерти – ожил прямо в гробу.
И вот царственный блестящий либерал в молодости, масон, победитель самого Наполеона пришел к старцу-монаху, известному своею святостью. Александр в то время все чаще и дольше оставался один, будто что-то печалило и мучило его. Двор шептался, что тень отца, убиенного Павла Петровича, не дает покоя сыну, несмотря на все его молитвы. Царь на глазах становился другим, превращался из царственного либерала в православного мистика.
Более получаса он провел с глазу на глаз со старцем в келье. Никто не знал, о чем шел разговор, но многие видели, что император вышел в печали и слезах, а затем сразу уехал из монастыря.
Никто не знал, о чем говорили Александр с монахом, кроме последующих государей. Сначала он рассказал это брату Константину, тот, после своего отказа занять престол – другому брату, ставшему Николаем Первым, и дальше тайна переходила от отца к сыну. И лишь сегодня, в последний день своей самодержавной власти Николай Второй решился открыть ее удивительным и нежданным гостям своим. Вот как пересказал он разговор монарха и монаха.
«Попущение убийству родителя – страшный грех. Участие сына в заговоре для убийства своего родителя-государя, коего сам Господь поставил на Святую Русь, Дом Богородицы, – грех немыслимый. Весь род твой измазан этим преступлением, он стал уязвимым для сатанинских козней, уже стучат тайные молотки черных каменщиков, они куют погибель роду твоему и всей России. Не пройдет и ста лет, и предадут династию все вокруг: и служивые, и вольные, и крестьянский люд, и мещане. Будет твой потомок, как многострадальный Иов, одинок и беззащитен. – В этом месте рассказа царь пояснил: «Многострадальный Иов, так совпало, и есть мой небесный покровитель». – Взовьется черная пурга над Россией и напустит Господь ту кровавую метель на всю землю. И придут антихристовы слуги, и покарают твоих потомков, будут плясать и бесноваться на святынях православных. Покарают и дворян, и вольных, и Церковь, и чинов, на которых держалась империя и которые нарушат свою клятву и предадут династию царскую. Потом эти слуги антихристовы будут смертной косой сносить головы народа твоего, что изменит присяге и не исполнит долг свой, и разбежится по домам пьяный, грабящий, с хулой и скверной на языках. Потом явится бич Божий и самих антихристовых слуг и жен их, и роды их будет казнить и бросать в мучения. А потом и сам Бич Божий, после великих дел, кончит мучительной смертию, одинокий и всеми преданный… Ох, и потом не сладко будет народу твоему…»
Александр в слезах спросил старца, что можно сделать, как спасти хоть не себя, но потомков, что душа его изъедена грехом отцеубийства, а молодость кажется ему наваждением.
Ответил Лазарь: «Слава твоей династии закончится здесь, на святой земле Псковской, а часы погибели и возрождения России заведут в далеком Томском граде в Сибири. Если сам остановишь часы, или кто из потомков твоих – переменишь пророчество, если нет, то искупит грехи твоей фамилии только поверженный царь силой веры своей, не сломленной самыми страшными испытаниями, другому спасению не бывать. Если остановите часы погибели, или если выдержит твой царственный потомок испытания – Господь простит тебя, возродит славу России и Православия больше прежнего, нет – исчезнет земля русская навсегда меж племенами и царствами растворится».
После этой встречи Александр еще что-то пытался сделать: то переподчинит Псков рижскому генерал-губернатору, то издаст высочайший указ о запрещении на территории Империи всех масонских лож и тайных обществ – но все больше и больше он понимал, что сила разума и воля правителя ничего не исправит, изменить неизбежное может только раскаяние.
– И уже через три года инсценировал свою смерть и стал простым богомольцем! – перебил рассказ государя Женька. – Значит, легенда о томском старце Федоре Кузьмиче – не легенда!
Государь молча покачал головой, смотря в одну точку и думая о чем то своем. Сашка произнес, продолжая тему:
– Тогда понятно, почему он отправился в Сибирь, не на север, не по святым русским местам, не в лесную чащобу в скит от людей, а именно в Сибирь, потом в Томск… Ведь я еще студентом считал, что выбор Томска самозванцем – простите, ваше величество, – первое доказательство того, что это вовсе не уставший от мира царь: те же суета и страсти, что в столице, только у черта на куличках и не с курортным климатом.
– А я вообще не понимаю, причем тут Томск, – сказал Женька, – городов, что ли, мало? Ладно, Псков, древний город, первая русская православная княгиня, город воинской славы, святые монастыри, войны, предатели, герои. Хотя тоже, почему именно в таком славном Пскове должна закончиться династия?
– Теперь вы понимаете, как странно то, что вы, столь необычным образом, именно из Томска и являетесь мне в сложную для меня минуту. Или вы знаете, что за часы были заведены в Томске? – с надеждой в голосе спросил Государь. – Я был там еще в 1893 году, был даже в келье, как вы сказали, томского старца, великие князья были там до меня, но мой царственный предок не оставил нам никаких ответов.
– Нет, ваше величество, – тихо ответил Сашка, – я не понимаю, что за часы «погибели и возрождения» были заведены в Томске, и уж тем более – как их остановить… И что значит «часы погибели и возрождения»? Какое возрождение? Вот вы, государь, – мы в будущем это точно знаем – изопьете свою чашу до конца, до глоточка, вместе с вашими детьми, если нас не послушаете, но никакого возрождения империи, да еще возрождения православия – я что-то не помню…
Тут вмешался Женька, резонно напомнив Кобылкину:
