– Девушка, девушка! Вы позволите? – вдруг раздался мужской голос над ухом Марии, и тут же чье-то тело бесцеремонно втиснулось на сидение рядом, прямо на распечатки «Истории Пскова» Болховитинова. – Вы впервые летите в Псков?
Мария посмотрела на мужчину лет сорока пяти, слегка нетрезвого, как раз в той стадии, когда просто сидеть на своем месте невозможно, и душа истинно русского человека требует приключений. Поборов в себе первую негативную реакцию и подумав о том, что это, возможно, первый на ее жизненном пути пскович и он может оказаться ей полезным, и что все равно лететь еще почти час, она ответила с умеренной дозой кокетства в голосе:
– Впервые. Давно мечтала побывать в Пскове.
– Иван Васильевич, – человек картинно кивнул лысеющей головой, думая, наверное, что выглядит вполне по-гусарски. – Вас встречают? Все организуем! Вы в гости или по работе?
– Нет, я путешествую одна, – ответила Маша. – Может, посоветуете приличную гостиницу?
По примеряющемуся взгляду лысеющего мужичка она поняла, что ее вопрос понят совершенно неправильно, но тут перед ее носом из прохода между рядами возникла вторая рука мужчины с пластиковым стаканчиком и маленькой фляжкой с коньяком, судя по запаху.
– Предлагаю за знакомство! Как зовут нашу красавицу?
– Извините, не хочу. Мария. А вы пскович? Что у вас в Пскове происходит? Мне интересно как журналистке, – сказала Бергина, пытаясь максимально прилично воротить нос от пьяного дыхания собеседника, – чем живет город?
Гусарский блеск в глазах мужчины моментально исчез, вместо него на долю секунды появилась радость и хитринка. Затем он, чуть поерзав на распечатках «Истории Пскова» и усаживаясь поудобнее, сказал совершенно другим, полутаинственным тоном:
– Да какая жизнь, честно говоря! Не живет народ – выживает… Вы как журналистка должны понимать, правду никто вам не скажет, откровенно говоря! А на самом деле…
До конца полета Маша слушала рассказ о бедствиях региона, о том, что город захватывают «питерские», огромные деньги пилятся и откатываются, местный бизнес зажали, Москва всю выручку от таможни забирает себе, народ стонет, власть строит и делает что-то исключительно для своего пиара и занимается одной показухой, которая на самом деле никому не интересна. И вновь: про «питерских понаехавших», про спиленные елки, сгоревшие рояли, заборы, разрушенные набережные и прочие, прочие истории, ярко иллюстрирующие невообразимую глубину падения региона.
В голове у Маши совсем все перепуталось. Родилась гипотеза, которую она робко, чтобы не сбить собеседника с мысли, высказала:
– Так если все так плохо, какого лешего вы все обсуждаете заборы, елки, рояли? Где реальная борьба и протестное движение, где настоящие голодовки, техногенные катастрофы и многотысячные демонстрации протеста? Всего этого просто не может не быть при таком ужасном положении!
– Так, э-э-э, народ наш долго терпит, и потом, говорю же, – пиар, пиар…
– Слушайте, а так плохо всегда было? С развала Союза?
– Да, не-е… было лучше, э-э-э… Ну, просто раньше сами крутились, да и времена раньше по всей стране тяжелые были, кризисы всякие… А вот еще вам последний пример, в одном нашем морге недавно, короче, перепутали трупы и родственники после опознания их забрали как своих родных мертвецов…
– А вы, наверное, бизнесмен или депутат? Или бери выше?
– Да причем тут я, весь народ так думает… – с привычной осторожностью ушел от ответа попутчик.
– Псковский боя-а-арин? Никак жалобу на князя в Москве с челобитной подавали? – с веселой интонацией, чтобы не обидеть собеседника, сказала Маша, вспоминая буквально только что прочитанное из истории Пскова.
– Да нет, я современный человек! – вновь заерзал на Машиных распечатках собеседник, подозрительно поглядев на Бергину, и добавил зачем-то: – Либеральных взглядов, несмотря на членство другой партии, сами понимаете какой…
– А в вашей собственной фирме, или там, в конторе, сколько рядовая челядь зарплаты получает, наверняка же повыше, чем у княжеских бюджетников? – не могла остановиться обворожительно улыбающаяся Мария. – А вечевые крикуны за правое боярское дело из числа сотрудников по двойной ставке, поди, или как? А на взятку боярскую в Москву серебро свое собирали, или с Ливонии подкинули?
Мужчина поднялся, часть прилипших к заду страниц «Истории Пскова» разлетелась по полу салона, куда-то под кресла. Пассажир пробормотал что-то про скорую посадку и пошел на свое место.
В голове у Маши бродили фантастические образы полуразрушенного забытого Богом пограничного региона, в котором вновь сшибаются великокняжеская традиция с обычаями олигархата, «лутших людей», и в котором надо быть элементарно очень осторожной. «И? Ну вот что здесь делать Кобылкину?» – недоумевала Бергина.
Часовой механизм
До центральных ворот университетской ограды они дошли молча, думая каждый о своем. И тут Круглый схватил за руку Кобылкина и воскликнул посреди безлюдной с утра и пока еще совсем жиденькой, низкорослой университетской рощи: «Деньги, Саш!» Почти одновременно Сашка тоже вскрикнул: «Царевич! Этот бородатый с рукой хотел увидеть царевича сегодня, Жень!»
Не слушая Круглого, Кобылкин затараторил о том, что со всей ясностью он сам только что осознал: «Царевич в Томске был всего один раз за всю его историю, летом 1891 года, потом до самого Путина никого из первых лиц в Томске не будет! Значит, сегодня в Томске – цесаревич Николай, тот самый, с которым мы только что говорили во Пскове в 1917-м! Понимаешь, Жень, это не какой-то там сбой! Мы здесь не случайно, мы должны найти эти «часы погибели и возрождения» империи, что заведут в Томске, Жень! Слышишь? Не знаю, кто и зачем нас этим наградил или наказал, но мы здесь, уж в Томске-то мы с тобой не должны потеряться! Брат, это шанс, иначе нас бы здесь не было…»
Круглый слушал брата, мрачнея с каждым словом, и наконец прервал его в самый разгар патриотического вдохновения:
– Деньги, Саш! Мои золотые остались в пальто в царском вагоне, последнюю бумажку только что отдал, и что-то подсказывает мне, что ты тоже пустой.
Кобылкин похлопал себя по карманам штанов и с извиняющейся физиономией развел руками, но Круглый не собирался останавливаться. Выразительным движением головы и глазами он указал брату на ноги:
– Ладно, мы в паровозе сапоги не снимали. Значит, в итоге мы без денег, но в сапогах, а я бы уже и пожрал чего, но не это главное. Главное, что мы, оказывается, ни хрена не контролируем, ничего не знаем о перелетах во времени, и не факт, что вернемся домой. А, кстати, фальшивомонетчиков строго наказывали при Царе?
– Ну, наверное… Их хоть при ком строго наказывали, – не понимая о чем речь, ответил Сашка.
– Да я вот думаю, червонец тот, что я дал, николаевский, 1909 года, если я правильно помню. А он, как ты говоришь, еще только царевич, и на деньгах же его еще не должно быть!
