Тем временем за соседним столом продолжался разговор. Суть его сводилась к тому, что наконец-то удалось объединить патриотов без всяких партий и начальников, что «Орден идеологов» и «Братство изборских патриотов», должны сделать свой голос веским, донести его до власти и вырвать страну из гнили и тлена либеральной глобальной мертвечины; что во власти появились робкие, но все же признаки здорового инстинкта самосохранения, и все здоровые силы обязаны ей помочь сейчас. Что подобный сталинскому рывок пока еще возможен сегодня, но мобилизовывать, и уж тем более жесткой рукой, некого, да и новые поколения объективно деградировали для такого рывка.
Подумав, что слушать спиной через слово не очень удобно и недостойно ее, Маша мучительно искала повод познакомиться. Ничего не придумав и решив, что в джинсах и водолазке она меньше всего похожа на гостиничную девицу легкого поведения, Маша просто развернулась, встала и подошла к соседям:
– Извините, меня зовут Мария, я из Сибири и вряд ли мне еще повезет вас увидеть так близко и тем более послушать вас вживую. Можно я тут с краешку посижу с вами? Мне очень интересно, о чем вы разговариваете, правда.
– Да к нам прилетел ангел, – сказал с едва заметной иронией похожий на генерала человек, с белыми как снег волосами и высоким лбом. – Это хороший знак!
– Если вы не намерены пить только кофе, то мы с радостью угостим вас прекрасным вином, – сказал писатель в такой же слегка ироничной манере. – Где же еще встретить сибирячку, как не ужиная в колыбели русской истории.
Он спокойно, с краткими и очень емкими, теплыми, чуть саркастическими ремарками, представил Маше своих собеседников, наливая ей в бокал вина, и произнес очередной тост:
– Друзья, друзья мои, я же говорил, что это богоугодное место – Изборск, чувствилище русского духа, где между небом и землей пробегают тончайшие потоки космических энергий и волн. Это место не могло не прислать нам своего привета в виде этой ангельской русской девочки с большими глазами, которая самим фактом своего появления в момент создания нашего братства, скрепляет и освящает все наши начинания. За знакомство!
Беседа продолжилась. Маша с огромным интересом ловила мысли и аргументы мудрых и повидавших в жизни столько, что хватило бы на десяток не самых заурядных судеб, людей. По мере разговора о качестве образования, подходах к госуправлению, тонкостях мировых отношений, о состоянии умов и даже о скрытых причинах всех последних мировых и внутрироссийских новостей она все больше проникалась уважением к этим людям, так удачно встретившимся ей в эту незапланированную поездку. Впечатление от разговора складывалось двоякое. Во-первых, приятное. Ее личная теория неизбежного социального апокалипсиса не только в России, но и во всем мире, очередной раз подтверждалась уже на новом уровне информации и аргументов. Во-вторых, – сарказм и недоверие: на что они надеются, что могут сделать эти люди, пусть вместе со властью, чтобы повернуть даже не Россию, повернуть весь мир. Ведь если если Россия попытается свернуть с дороги бессмысленного либерализма, – рассуждала Мария, – не завернув на дорогу гражданской войны и распада, хотя на самом деле для России обе эти дороги суть одно и то же, то и весь мир обязательно переменится. А это невозможно! Да и куда сворачивать? Да и как? Когда речь заходила о будущем, эти люди казались ей уже не сверхмудрыми и потрясающе информированными аналитиками, а скорее черными пессимистами и наивными романтиками одновременно. Наконец, как обычно, не умея долго молчать в интересных беседах, Маша сказала вслух:
– Неужели вы не понимаете, что нам поздно куда-то там сворачивать или искать что-то новое? При всем желании любой конкретный шаг в сторону ваших благих намерений – распоряжение какое, или указ – и все, что есть сегодня еще стабильного и хорошего, посыплется, как карточный домик! Более того, часть населения взвоет, не соглашаясь, другая часть будет шипеть на первую, а третья – неправильно поймет и наломает дров! Ну вот представьте, например, забрали у олигархов заводы – народное достояние, и что будет? А если даже будет консенсус и одобрение большинства, что вряд ли, нас быстренько придушат все эти миротворцы, банкиры и зарубежные инвесторы, я уж не говорю о миллионах газет, телеканалов и сайтов по всему миру. Вот разве, здраво размышляя, можно в нынешней ситуации надеяться на какой-то резкий поворот в интересах народа и государства?
Повисла пауза. Писатель посмотрел на Машу, казалось, невидящим взглядом, но в то же время будто рентгеном просветил ее насквозь. Затем без всякой обиды и даже с каким-то грустным юмором заговорил:
– А какой смысл вам тогда жить, прекрасное создание? Или вы своей маленькой красивой головкой способны чудесным образом просчитать миллиарды вариантов будущего и с компетентностью Всевышнего поведать нам об этом? Да так точно, что и сам Господь только разведет руками и подтвердит ваши слова десятком вестников-херувимов?
– Вы исходите из того, – добавил все так же спокойно и медленно «седой генерал», – что элементы мировой системы статичны и сильны, что реакция Запада и Востока на любой шаг России предопределена и будет эффективна, но это ведь не так. Эта же мысль, собственно, касается и внутрироссийской общественной механики. Хотя, безусловно, вы в чем-то правы, некоторая дестабилизация неизбежна при любом полноценном, не виртуальном, а реальном полноценном шаге…
Между тем писатель продолжал рентгеном просвечивать Машу. Маша переваривала услышанное и уже жалела, что влезла в разговор. Тем не менее на языке вертелось несоглашательское-провокационное: «Вот давайте представим любой такой радикальный «шаг – рывок» в идеологии или экономике, конкретно, и предположим, какие будут реакции и последствия». Но в этот момент писатель сказал:
– Маша, а ведь вы сами приехали сюда, чтобы кого-то или что-то найти, поступая совершенно нерационально и непрагматично, и без предварительных гарантий успеха? Или я ошибаюсь?
Спорить расхотелось. Маша, удивляясь сама себе, почувствовала, что их правота глубже, чем ее рациональные рассуждения, что даже самые убедительные доказательства и самое глубокое понимание реальности ничего не гарантируют и не объясняют до конца. Вопрос писателя внес сумбур в ее и так в последние дни пошатнувшуюся картину мира. И вдруг жгучая мысль пронзила ее, какая-то страшная догадка начала бродить где-то в подсознании, не в силах выбраться наружу. Маша неожиданно для самой себя спросила:
– Скажите, пожалуйста, а как вы считаете, почему в таком святом месте, как Псков, произошло отречение Николая и гибель монархии?
Повисла пауза. Маша, торопясь, словно боясь потерять это чувство пограничного состояния между ноющей интуицией и ясным пониманием, объяснила свой вопрос:
– Я не про задержки поезда по дороге из Могилева. Ну почему в Псков не помешали приехать Царю? Здесь же тоже штаб армии вроде как был, военные… Нет ли здесь какого-то другого смысла или причины? Простите, наверное, я сумбурно…
Самый молодой из собеседников заинтересованно выпрямился на стуле, перестал жевать и посмотрел на писателя, как бы спрашивая у корифея разрешения ответить. Судя по его очкам, затертому пиджаку и реакции на вопрос, Маша мысленно назвала его «краеведом» и уже приготовилась слушать подробности рассказов старожилов о царском поезде. Однако, в очередной раз за последние дни, она была потрясена тем, что услышала:
