Взобравшись на какой-то гребень, поросший редким мелким сосняком, снегоход заглох. Андрей слез со своего железного коня, снял шубенки и вытер лицо. Сказал братьям:
– Вам туда, а я дальше не ходок.
Снегоход стоял, словно на краю большой, видимой сквозь чахлые сосенки круглой чаши. Впереди была низина, посреди которой возвышался холм. Его венчал действительно черный кедр с кроной лишенных хвои ветвей. Расстояние – метров сто.
– Как циферблат, а кедр – стрелка… А ты чего? – спросил Андрея Круглый. – А если там газовая атака, или вспышка слева? Бросаешь товарищей?
– Да не бойтесь, я тут на стреме посижу, всех же видно отсюда. У нас просто не принято дедов-то не слушать. Сказано «не ходи», ну и нехрен мне там делать, шуруйте, надо же еще засветло домой вернуться, путешественнички… Хотя как-то мне не по себе, мужики…
Из уст Андрея слышать про «не по себе» было тревожно, очень уж они за Андреем себя спокойно чувствовали в этих местах, но делать было нечего. Встали и начали спускаться с гребня.
Чем ближе они подходили к Мертвому Кедру, тем страшнее им обоим становилось, а жуть полусна-полуяви, в который они погружались с каждым шагом все глубже, заставила двух взрослых мужиков взяться за руки, как берутся дети в детском саду на прогулке.
Кобылкин посмотрел на «командирские» часы, специально одолженные у Андрея для этого случая, – стрелки бешено крутились безо всякого согласия друг с другом. Вокруг стояла какая-то пронзительная тишина, с каждым шагом становилось теплее, снега на холме в центре чаши не было. Вдруг Кобылкин почувствовал, что крышка императорских часиков будто жжет грудь, и как только он достал ее, уже под самым кедром, оба увидели хорошо знакомое зеленоватое свечение вокруг ствола. Искры, даже целые зеленые молнии, были ярче и длиннее тех, что уже видели братья в момент перемещений во времени. Круглый отдернул брата назад: «Не подходи!» И возбужденно зашептал, словно боясь говорить вслух: «Сань, я такие же длинные и вертикальные зеленые лучи из земли видел на фотографиях на том месте, где Патриарх стоял и освещал Крест на Ганиной Яме… Слышишь, прямо такие же, там где трупы царской семьи в шахту сбрасывали, я тебе отвечаю! Сань, такие же, пойдем на фиг отсюда!» Кобылкин, остановившись в пяти шагах от кедра и не отпуская руку брата, как всегда в минуты стресса, попытался пошутить: «Хреновый ты монархист, Женька. Вон, раньше жизнь за царя не думая отдавали, а тебе адреналину жалко… Ох, блин, смотри, смотри!»
В столбе зеленого, уже загустевшего сплошного сияния вокруг ствола Кедра появился силуэт человека. Братьев трясло от возбуждения, страха, любопытства и нехорошего предчувствия. Языки их словно онемели, глаза округлились, руки и ноги трясло мелкой дрожью. Присев под деревом к ним спиной, постоянно озираясь и посматривая в стороны, что-то делал щуплый человек в бесформенной грязной одежде. Вдруг он замер, резко обернулся и злобным, горящим взглядом посмотрел на братьев. Встал, держа в руках такую же крышку от часов и небольшой остяцкий нож. Каких-то три шага отделяло его от братьев. Он без страха, но как будто взглядом человека, застигнутого на месте преступления, смотрел на братьев, оценивая возможности непрошенных гостей и что-то решая для себя. Вдруг видение резко оглянулось куда-то туда, в сторону, где должен был находиться Андрей на своем снегоходе, и быстро рвануло назад, к кедру, через секунду исчезнув. Затем уже другой человек, с усами, лохматый, держал в руках часы и бил их о кедр, что-то крича и активно жестикулируя, обращаясь к кому-то наверху, в небе.
…Следующим видением был Юровский, внешне самый страшный из всех, кровавый в зеленом свете, с перекошенным лицом и горящими глазами. Он, ни на кого не глядя, дрожащими руками ковырялся отверткой в открытой шкатулочке знакомых часов… Потом появилась девочка, та самая, светлая, с васильковой ленточкой в волосах и льняном сарафане. Она плакала, лицо ребенка выражало ужас и горе, руки были прижаты к груди, плечи подергивались, по лбу тоненькой струйкой медленно стекала кровь… Вдруг она с мольбой и надеждой в синих детских заплаканных глазах протянула руки то ли к братьям, то ли к крышке от часов, которую Сашка держал в руках и начала таять на глазах. В этот момент Сашка вскрикнул: «Узнал тебя! Вспомнил! Подожди!» – и рванулся к девочке…
Женька попытался удержать его ослабевшими, словно ватными руками, но вместо этого, как в замедленном фильме зашагал вслед за братом, прямо в зеленый столб. После первого шага, не в силах отпустить руку брата, Круглый обернулся назад – туда, где стоял Андрей у снегохода. Новый ужас от увиденного стеснил грудь. Прямо на его глазах какая-то черная, откуда-то взявшаяся лохматая куча рядом с Андреем со страшным рыком выпрямлялась, становилась перед ним на дыбы и вот уже превратилась в огромного, выше Андрея, черного медведя. Андрей с рогатиной в руках, словно ждавший этого момента, бросился под чудовище вперед-вниз на колено, одновременно всаживая рогатину куда-то под грудь медведю. Хозяин тайги страшно и оглушительно взревел, молниеносными взмахами своих лап пытался дотянуться до человека, насаживаясь своим весом на рогатину все глубже. В следующую секунду рогатина с треском переломилась и туша рухнула прямо на Андрея. Голова медведя несколько раз судорожно дернулась… Раздался беззвучный хлопок, уши заложило, это последнее, что запомнил Круглый…
Консилиум
Маша Бергина стремительной походкой пересекла зону прилета, разрезав собою рыхлую толпу встречающих рейс «Москва – Томск». Она знала, что будет делать и с кем будет встречаться. Она вообще, как ей думалось, «все» теперь знала, и была уверена, что ей по силам не только все понять, но и вернуть братьев туда, в «хрущевку» на Каштаке, откуда они и отправились в прошлое. Еще ее наполняло какое-то несвойственное ей раньше желание созидать и менять мир.
Весенняя дорога из аэропорта до города ясным утром еще больше прибавила Маше уверенности в своих силах. Красный восход, казалось, предназначался только для нее, он наполнял ее светом, желанием, энергией и тревогой. Целая неделя оставалась до окончания ее внепланового отпуска на работе. Время было. Хотя по сути, никакого времени – теперь это она чувствовала всей душой – не было.
Первым делом за три дня после возвращения в Томск Маша повстречалась, наверное, с десятком историков: сходила на пару лекций вместе со студентами, через знакомых отыскивала аспирантов и профессоров для разговора на полчаса, на час, а с некоторыми, особенно старой советской школы – дольше. Благо визитка пресс-секретаря могущественного человека в Томске всегда была как бы невзначай под рукой в момент знакомства. Очень быстро она поняла, что не стоит ждать от них итоговых оценок и объяснений, и уж тем более воспринимать желчные намеки и сарказм со стороны скептически относящихся к ее шефу специалистов. Надо было просто слушать, задавать вопросы и легко понимать столько, сколько за месяц не поймешь в библиотеках или Интернете. Поскольку, как сама про себя считала Мария, в современной политической, культурной и социальной ситуации она разбиралась ничуть не хуже, чем любой маститый эксперт, а в историю погружалась впервые, то ее мозг все время замечал аналогии и параллели времен последнего царя с нашими днями. Сначала в это не верилось, но идея укреплялась с каждым днем, с каждой встречей.
