– Товарищ сержант, впереди в полутора километрах дорога. Я слышу шум моторов, – доложил я командиру.
– Может, наши? – влез со своим вопросом шедший справа Борис.
– Красноармеец Чежин, – тут же сделал стойку на нарушение субординации Плужников, – наряд… отставить! Еще раз откроешь рот без приказа и не для доклада – передашь винтовку Синцову. Усвоил?
– Усвоил, товарищ сержант, – сник Борис, – больше не повторится.
Но на меня он продолжал смотреть, с надеждой ожидая ответа на свой вопрос.
– Отряд, стой! – негромко приказал Плужников и сделал знак идущему впереди Синцову остановиться, – Всем соблюдать тишину. Слушай внимательно, Нагулин.
Я прикрыл глаза.
– Колонна идет, товарищ сержант. Грузовики и пехота. Моторы не наши – немцы это, и их много. Одновременно слышу не меньше пяти машин.
– Ну, грузовики понятно, – задумчиво произнес сержант, – хотя я вообще ничего не слышу. Но в прошлый раз с мотоциклами ты все верно сказал, так что и здесь, наверное, расслышал правильно. Но пехоту-то ты как услышать мог?
– Оружие позвякивает. И этот звук размазан по широкому фронту. Большая колонна. Не меньше двух рот, я думаю.
– Так, – сержант на несколько секунд задумался, – Чежин, Шарков, догоняете Синцова и остаетесь на месте. Укрыться в зарослях и чтобы ни звука!
– Есть! – негромко ответили красноармейцы.
– Нагулин, за мной!
Когда мы отошли метров на сто в сторону дороги, Плужников тихо произнес.
– Ты хотел о чем-то спросить, Нагулин. Сейчас самое время, спрашивай.
Я вздохнул.
– Товарищ сержант, зачем старший лейтенант Федоров поднял людей в контратаку? Ну, очевидно же было, что из этого ничего не выйдет.
Плужников кивнул. Он явно ждал этого вопроса и заранее заготовил ответ.
– Это война, Нагулин. Жестокая война, в которой есть свои правила, не нами придуманные, не нам их и менять. Устав требует от красноармейца вести наступательный бой. В нем написано, что если враг навяжет нам войну, Рабоче-Крестьянская Красная Армия будет самой нападающей из всех когда-либо нападавших армий. А наступательный бой заключается в решительном движении всего боевого порядка вперед и ведется путем подавления противника всей мощью огня, атаки его боевого порядка всеми силами. Вот так и действовал товарищ старший лейтенант Федоров. А ты, боец, считаешь, что нужно было бежать?
– Организованный отход перед превосходящими силами противника это не бегство, товарищ сержант, – возразил я, – Бегство – это оставление позиций вопреки приказу вышестоящего командира, а разве у товарища Федорова был приказ оборонять эту железнодорожную насыпь до последнего человека? Или, может быть, у него был приказ атаковать вышедшую из-за леса немецкую ротную колонну? Нет! Приказ у него был совершенно другой. Товарищ старший лейтенант должен был доставить доверенных ему людей в пункт сбора в Умани, где их уже ждали представители частей, понесших потери в боях с врагом. Именно этот приказ, на мой взгляд, и следовало выполнять, учитывая все обстоятельства, включая наличие у нас на руках раненых и отсутствие оружия у большей части отряда. Все, что я предлагал до боя и во время него, было направлено именно на то, чтобы сохранить людей и выполнить приказ командования. А что получилось? Вы же сами все видели, товарищ сержант.
Плужников скрипнул зубами, но промолчал. Видимо, с этой точки зрения он сегодняшний бой не рассматривал. Пользуясь возникшей паузой, я продолжил.
– А что касается устава, так в нем ведь не только наступательный бой предусмотрен. В четырнадцатой статье сказано, что оборона должна использоваться всякий раз, когда нанесение поражения противнику наступлением в данной обстановке невозможно или нецелесообразно. А в двадцать второй статье прямо говорится, что каждый случай является на войне уникальным и требует особого решения, поэтому в бою необходимо всегда действовать, строго сообразуясь с обстановкой. В нашем случае, когда нет цели удержания конкретного рубежа, а противник обладает подавляющим превосходствам в силах, устав предписывает такие действия, как подвижная оборона, выход из боя и отход. Все это описано в статьях с четыреста семнадцатой по четыреста двадцать вторую. Неужели товарищ старший лейтенант всего этого не знал? Не верю!
Слушая меня, сержант мрачнел все больше, а после того, как я закончил, он молчал еще секунд тридцать.
– Вот что, красноармеец Нагулин, – ответил, наконец, Плужников, – Старший лейтенант Федоров был моим командиром и старшим товарищем, и он погиб в бою за нашу Родину, честно выполнив свой долг. Как и любой человек, он мог совершать ошибки, но своей смертью он их искупил. Будем считать, что я не слышал всего того, что ты мне сейчас сказал. Я служу в НКВД, если ты не забыл, и будь на твоем месте любой другой красноармеец из нашего отряда, я бы тебя арестовал за попытку подрыва боевого духа бойцов подразделения и пораженческие настроения. Но я видел, как ты вел себя в бою. Ты отличный стрелок, не трус, не дурак, и уж точно не немецкий пособник. Но ведешь ты себя глупо, и я никак не могу понять, почему.
– Потому что нельзя закрывать глаза на ошибки, которые стоят жизни сотням молодых парней, призванных с оружием в руках защищать Родину, а вместо этого бессмысленно погибших, так и не добравшись до своих частей. Если не делать выводов и ничего не менять, то это будет повторяться из раза в раз, пока в нашей армии не закончатся бойцы. А что касается смерти, так она может искупить ошибку только тогда, когда эта ошибка не повлекла за собой лавину других смертей. Вы уж простите, товарищ сержант, если задел за живое.
Плужников остановился и резко развернулся ко мне. Я молча стоял и смотрел ему в глаза – без вызова, спокойным взглядом человека, уверенного в своей правоте.
Сержант хотел было что-то ответить, но лишь безнадежно махнул рукой и пошел дальше. Отсюда уже и он слышал звук моторов, так что нам стало не до разговоров, да и не собирался, похоже, Плужников продолжать эту опасную беседу.
Пока сержант наблюдал за дорогой, я думал о том, что делать дальше. Пробираться к своим, конечно, было нужно, но вот как именно это делать, я пока не понимал. Здесь ведь возможен выбор из массы вариантов. Во-первых, можно пытаться выйти из окружения в том составе, который мы имеем сейчас. В этом случае нам даже не нужно добывать оружие для двух бойцов, оставшихся без винтовок, поскольку что три, что пять «мосинок» в открытом столкновении с немцами нас не спасут, и рассчитывать мы можем только на скрытное передвижение по ночам и некое чудо, которое позволит нам незаметно преодолеть передовую. Идея эта мне не слишком нравилась. К окруженцам здесь, как я успел понять, относятся без особого восторга, и только выход к своим с оружием в руках и документами, а лучше громкий прорыв через линию фронта, может как-то смягчить этот негатив. Мелкой группой эффектно не прорвешься, да и шансов сгинуть где-то по дороге более чем достаточно, хотя сразу отбрасывать этот вариант я все же не стал, решив позже обдумать его более детально.
