Рагнхильд живет через поле, по соседству с бывшей трикотажной фабрикой, в которой сделали приют для беженцев. И зеленым домом, где жил Кенни.
Как обычно, при мысли о Кенни мне становится не по себе. Мы начали встречаться, когда мне было пятнадцать. И были вместе до той роковой ночи в октябре 2011. Тогда мне было семнадцать. Я была слишком юной для такой трагедии.
Впрочем, не знаю, было ли бы мне легче, случись это позднее. Я здороваюсь:
– Привет, Рагнхильд.
Гостья снимает очки и вытирает линзы рукавом кофты. Поверх кофты на ней старый пуховик.
До выхода на пенсию Рагнхильд работала учителем средней школы в Вингокере. На пенсии она вступила в краеведческое сообщество, в котором, помимо нее, состоят еще два местных старожила. Чем они там занимаются, трудно сказать, но знаю, что один из проектов – превратить старый сталелитейный завод в музей, на что они всячески пытаются выбить деньги из коммуны.
– Малин, боже мой! Сто лет тебя не видела.
– Всего два, – уточняю я.
– Тебе бы почаще навещать нас, – бормочет она, напяливая очки. – Дому нужен уход.
«Я что, похожа на плотника?» – хочется спросить мне. Но, разумеется, я держу язык за зубами, потому что знаю, что она не о доме волнуется, а о моей матери. Таким образом Рагнхильд пытается сказать, что моей маме нужен уход. И, наверно, так оно и есть, но лично я не собираюсь гнить в Урмберге до конца своих дней. Мне есть чем заняться.
– Чем мы можем помочь? – спрашивает Андреас, перед этим спустив ноги со стола.
– Я хочу заявить о краже, – ошарашивает нас Рагнхильд и гордо выпрямляет спину.
– Мне жаль, но мы занимаемся расследованием дела об убийстве Урмбергской девочки. Заявление можно подать в участке в Вингокере. Приемные часы…
– Ушам своим не верю, – перебивает меня Рагнхильд. – Зачем копаться в этой старой истории? Все равно ничего не найдете. А меня, которой нужна помощь сейчас, посылаете в Вингокер. Уму непостижимо!
– К сожалению, это так, – говорю я, пытаясь изобразить сочувствие, хотя мне очень хочется послать ее куда подальше.
Повисает тишина. У Рагнхильд такой вид, словно она напряженно обдумывает достойный ответ.
– Что случилось? – спрашивает Андреас, и мне хочется пнуть его в ногу, но он слишком далеко.
– Это один из иммигрантов в приюте. Молодой мужчина. Мусульманин. Я видела его с украденным велосипедом. Гоночным, какие участвуют в «Тур де Франс».
Мысль о том, что Рагнхильд смотрит «Тур де Франс», настолько абсурдна, что я невольно улыбаюсь.
– Вы видели, как этот парень украл велосипед? – спрашивает Андреас, до которого явно не доходит, что Рагнхильд теперь от нас не отвяжется. У нее особый природный талант – садиться людям на шею. Дело кончится тем, что мы все дни напролет будем искать пропавших кошек и замазывать граффити.
Рагнхильд снова снимает гигантские очки, трет глаза и нервно переминается с ноги на ногу. Под ее ортопедическими ботинками собрались грязные лужицы.
– Нет, я видела его с краденым велосипедом.
– А кому принадлежал велосипед? – спрашивает Андреас, доставая блокнот.
– Откуда мне знать?
Ее шея покрывается красными пятнами.
Андреас изображает недоумение:
– Но откуда вы тогда знаете, что велосипед краденый? – спрашивает он. – Если вы не видели, как этот человек крал велосипед, и не знаете, кто хозяин.
Рагнхильд сжимает очки в руке и откашливается.
– Это же очевидно. У этих людей нет денег на гоночные велосипеды. Ясное дело, он его украл. Если, конечно, коммуна не профинансировала этот велосипед, а если так, то я подам на них в суд, поскольку это мои деньги. Я всю жизнь платила налоги. Знаете ли вы, сколько такой велосипед стоит? А я знаю, потому что у дочери Сив такой же, а он стоил двадцать тысяч крон.
Андреас взглядом просит его поддержать.
– Как я уже сказала, Рагнхильд, – снова начинаю я, – к сожалению, мы очень заняты. Вам придется обратиться в участок в Вингокер, если решите сделать заявление.
Еще десять минут у на то, чтобы выставить Рагнхильд за порог. Когда пенсионерка наконец соизволила уйти, она так громко хлопнула дверью, что в бывшем торговом зале что-то упало на пол.
Но никто не идет проверять, что именно упало.
– Что за женщина! – восклицает Андреас с досадой.
Я киваю.
– Рагнхильд – это… Рагнхильд.
– Разумеется, есть некоторая вероятность, что она права, – продолжает он, постукивая ручкой по столу.
– Разумеется. Даже Рагнхильд иногда бывает права.
– У нас много проблем с беженцами в приюте под Эребру, – рассказывает Андреас. – Но в основном драки и ссоры. Никак не могут между собой поладить.
– Могли бы и сделать над собой усилие. В знак благодарности за то, что их приняли. Понятно, что они пережили ужасные вещи и все такое. Никто этого не отрицает. Беженцы, конечно, заслуживают жалости, но все же…
Я вспоминаю новостные выпуски. Бомбы в Алеппо, мертвые дети на пляжах Средиземноморья. Я стараюсь выключать телевизор, когда это показывают. Никто не должен оставлять свой дом из-за войны и голода, особенно дети. Но мы же не можем принять всех желающих. Мы маленькая страна, и мы находимся в стороне от всех этих конфликтов.
К тому же, по моему мнению, им было бы лучше в культуре, близкой им. Как ни крути, Швеция – высокоразвитая страна. Здесь царит равенство. Женщины и мужчины обладают равными правами. Одна мысль о том, что кто-то может заставить меня нацепить бурку, вызывает у меня негодование.
И последнее. Если мы должны принимать их, то почему именно в Урмберге – крошечной отдаленной деревушке, у которой и так полно проблем? Почему не в большом городе с развитой инфраструктурой и рабочими местами?
В другом городе.
– О чем ты думаешь? – спрашивает Андреас.
– Ни о чем, – качаю я головой. – Что-то слышно о Петере?
Андреас тоже качает головой.
– Нет. Я только что говорил со Сванте. Петер словно сквозь землю провалился. Два дня поисков, и все, что мы нашли, – это чертова блестка.
Мы молчим. Я снова думаю о Петере.
Они странная пара, Петер и Ханне. Не только из-за разницы в возрасте, а еще и потому, что кажется, будто именно молчаливая Ханне принимает все решения. Петер следует за ней, как послушная собака.
Он очень привязан к ней. Нет, нам он ничего такого не говорил, но это видно. Видно по тому, как он накидывает куртку ей на плечи, когда в участке холодно. По тому, как ездит в Вингокер за ее любимым сортом чая. Как следит за ней взглядом, когда она ходит по комнате.
