Но Эйфелеву башню спасти не удалось. Она превратилась в плоский металлический блин, по которому невозможно было определить, что это было раньше.
Я все равно взял ее в школу. Сдал учительнице и объяснил, что случилось. У Эвы, нашей учительницы, шея пошла красными пятнами, когда она услышала от нас с Сагой, что сделал Альбин. Она поговорит с директором сразу после урока, сказала она.
Может, она и поговорила, но это ничего не меняет.
Башня разрушена. Винсент с Альбином и Мухаммедом так и останутся тупыми говнюками.
Последнее сказала Сага, которой нравится называть Винсента тупым говнюком, когда тот не слышит.
Папа говорит, что Винсент и его кореша со временем успокоятся, повзрослеют и станут как все нормальные люди. Еще он говорит, что Винсента стоит пожалеть, потому что он трудный подросток. Такое со многими случается в пубертатный период. Организм стремительно растет, и мозг за ним не поспевает.
Папа говорит, это пацанское дело.
«Винсент в плену у своего тела, – думаю я. – В плену мышц, прыщей и всего остального».
Еще одна причина не становиться мужчиной.
Сага смотрит на меня.
– Сколько баллов из десяти ты ему дашь? – спрашивает она, кивая на ноутбук.
Я смотрю на экран, на котором одержимая демонами девушка несется через лес с открытым ртом.
– Может, восемь. Фильм неплохой. А ты?
– Все девять! – восклицает Сага и наклоняется к экрану.
В груди разливается тепло, и сердце пропускает удар, когда ее рука касается моей. Я кожей чувствую тонкий пушок у нее на руке.
Я думал об этом тысячу раз. Мечтал, чтобы это повторилось. Чтобы мы снова поцеловались.
Разве не этим занимаются пары?
Эта мысль и пугает, и возбуждает одновременно. Словно стоишь на вышке для прыжков на озере, смотришь на зеркальную поверхность воды и колеблешься, хотя знаешь, что это неопасно. Тебе страшно оттого, что что-то может пойти не так.
Сага нажимает клавишу и ставит фильм на паузу. Моргает и смотрит на меня. Ее тушь немного смазалась. Румяна поблескивают в свете от экрана.
– Думаешь, у могильника водится привидение? – спрашивает она.
– Ты имеешь в виду дух ребенка?
Она кивает, облизывает губы и открывает глаза еще шире.
– Я не верю в привидения, – отвечаю я, но тут же вспоминаю бледное лицо в окне Берит. Черные дыры вместо глаз, узкую линию вместо губ.
– Я тоже. Но все это странно.
Сага проводит пальцем по клавиатуре.
– Что странно?
Она колеблется, потом все-таки решает довериться мне.
– Что они нашли там кучу трупов. Это не может быть совпадением. Два трупа в одном и том же месте. Хоть и с разницей в двадцать лет.
Я думаю о Нермине, которая приехала в Швецию, чтобы встретить свою смерть. О том, что мне известно, но что я не могу рассказать Саге.
Все из-за этой чертовой болезни.
Если бы я только не надел мамино платье в тот вечер, для меня не составляло бы проблем отдать дневник полиции. Мне не пришлось бы никого обманывать.
Сага смотрит на меня. По лицу видно, что она борется с сомнениями. Потом она произносит:
– Женщину, которую нашли во вторник, застрелили. Она была босиком.
– Босиком? В снег?
Сага кивает с серьезным видом.
– А ты откуда знаешь?
– У бывшего маминой сестры, который живет в Бревенс Брук, есть сын. Он встречается с девушкой из Кумлы. А та работает секретаршей в полицейском участке в Эребру. Но никому об этом не рассказывай. Поклянись!
– Клянусь! Что еще она сообщила?
Сага теребит колечко в носу.
– Что она была похожа на привидение. С длинными седыми волосами, как у ведьмы.
– Папа говорит, что это дело рук беженцев. Убийство то есть.
Сага удивленно приподнимает подведенные брови.
– А кто еще это может быть? – спрашиваю я. – Гуннар Стен? Семья Скуг? Привидение?
– Натали говорит, что она слышала привидение у могильника, – продолжает Сага. – Два раза. Один раз оно с ней говорило, шептало, чтобы она пришла.
– Натали выдумщица.
Сага смущается:
– Да, но…
Она замолкает и наклоняется ближе. Глаза в полумраке кажутся огромными, лицо у нее серьезное.
Я сижу в оцепенении, боясь пошевелиться.
Затем Сага целует меня, и я целую ее в ответ. На этот раз у меня получается лучше. Теперь губы знают, что надо делать.
Я чувствую вкус жевательной резинки и невольно зажмуриваюсь. Наверно, от переизбытка эмоций.
За дверью раздаются шаги, и мы тут же отодвигаемся друг от друга.
– Твоя мама? – спрашиваю я.
– Да. Она принимает успокоительные. Она не будет нам мешать.
Но в ту же секунду раздается стук в дверь.
– Сага, можешь убрать за собой на кухне?
– Потом! – кричит Сага, закатывая глаза.
– Нет, сейчас. И мне нужно с тобой поговорить.
– Скоро вернусь, – обещает она и выходит.
Но Сага не возвращается. Проходят минуты, и ничего не происходит. Из кухни доносятся голоса на повышенных тонах, но слов не разобрать.
Я бросаю взгляд на ноутбук, но решаю, что лучше досмотреть фильм, когда Сага вернется. Под конец я достаю из рюкзака учебник истории – тот, в котором спрятан дневник Ханне, – и начинаю читать.
На нескольких страницах описаны разные допросы, которые проводили Ханне и П. Они скучные, так что я их пролистываю.
Урмберг, 28 ноября
П. сменил пароль от мобильного. Я заметила это, когда он был в душе. Хотела проверить погоду. Вбила обычный пароль, которым он пользовался тысячу лет, но тот не сработал.
Он никогда не менял пароль. И я была единственной, кто его знал.
Он что-то от меня скрывает. Что-то в его телефоне. Я вспоминаю его в ванной комнате со спущенными штанами, посылающим кому-то смс.
Он что-то от меня скрывает.
Надо узнать что.
Середина дня в участке.
Малин с Андреасом встречались с Рут Стен, которая работала директором приюта в Урмберге в начале девяностых.
Она помнит Азру и Нермину, но не помнит ничего примечательного. Они сбежали из приюта 5 декабря в 1993 году. Рут считает, что причиной было решение по делу об убежище.
Манфред ест булочки.
