– Мы должны найти Петера и выяснить, что случилось в тот вечер. Они с Ханне явно что-то обнаружили. Нам нужно продолжать опрашивать соседей. Надо найти машину Петера. И желательно было бы найти дневник Ханне, поскольку я уверен, что она записала в него все.
Я подаюсь вперед и смотрю на Манфреда.
– Мы все перерыли в поисках этого дневника. Его нет в отеле, нет в участке. Думаю, он был с ней в тот вечер. Наверно, лежит в машине или…
– Найдите этот чертов дневник, – шипит Манфред.
Я испуганно киваю.
– Я вот о чем думал, – говорит Андреас. – Захоронение. Почему обеих – и Азру, и Нермину – нашли именно там?
– Может, случайность, – предполагаю я.
Манфред поднимается, поправляет пиджак, подходит к карте Урмберга, висящей на стене. Линии, изображающие возвышенности вокруг Змеиной горы, напоминают гигантский, широко распахнутый глаз, смотрящий на нас.
Манфред молча разглядывает карту. Мы видим только его спину. Он слегка покачивается из стороны в сторону. Потом достает из нагрудного кармана маркер и тихо произносит:
– Нермина. Азра. Кровь на кроссовке Ханне.
Он рисует круг вокруг захоронения на карте.
Жирный красный круг.
И потом еще один. И еще. Слышно, как скрипит маркер по бумаге.
Раздается стук в дверь, но никто не двигается с места и не отвечает. Все сидят, как загипнотизированные, уставившись на карту.
Манфред поворачивается и смотрит мне в глаза. Медленно убирает маркер в карман.
– Это похоже на случайность? – задает он риторический вопрос.
В это мгновение снова раздается стук в дверь. Дверь открывается, и молодая темнокожая женщина, которую я уже где-то видела, заглядывает в комнату:
– Позвонила Гуннель Энгсэль из приюта для беженцев в Урмберге. Она хочет поговорить с кем-нибудь из вас.
Манфред скрещивает руки на груди.
– Передай, что мы свяжемся с ней в понедельник.
Но женщина не уходит. Переминается с ноги на ногу.
– Похоже, это важно.
– У тебя проблемы со слухом? – нарочито медленно произносит Манфред. – Я сказал «в понедельник».
– Но… – возражает раскрасневшаяся женщина в дверях, – они нашли лужу крови во дворе приюта.
Гуннель Энгсэль встречает нас на пороге. В окнах видны взволнованные лица взрослых и детей. Какая-то женщина оттаскивает от окна любопытную девочку и прижимает к себе.
Я, Манфред, Малик и Андреас поехали в приют, остальные пошли домой.
Все-таки сегодня вечер субботы, и вероятность того, что лужа крови имеет отношение к убийствам, крайне мала.
Гуннель накидывает пуховик со светоотражателями. Под ним я вижу уже знакомое украшение в виде жука-скарабея.
Она ведет нас за угол дома. В руке у нее фонарь.
– Одна из девочек, маленькая Набиля, нашла кровь. Мы понятия не имеем, сколько она там находится, но поскольку… – Гуннель колеблется. Перешагивает через упавшую ветку, откашливается и продолжает: – Но на фоне всего, что произошло, я решила, что лучше позвонить.
– Очень хорошо, что позвонили, – заверяю я.
Мы заворачиваем за угол. В темноте видны силуэты деревьев.
Гуннель останавливается и направляет фонарик на землю в полутора метрах от ближайшего дерева.
На снегу виднеется большое замерзшее темно-красное пятно. Пятьдесят сантиметров в диаметре.
Малик достает из большой сумки фонарик, направляет на пятно, подходит ближе. Нагибается.
– Похоже на кровь, – констатирует он. – И я вижу следы капель. – Малик показывает на пятна поменьше вокруг большого пятна. – И дорожку из капель к стволу дерева. – Он взмахивает рукой.
– Похоже, что раненый шел от дерева сюда, – говорит Андреас.
– Хм, – протягивает Малик.
– Что? – не терпится мне.
– Тут две проблемы, – говорит Малик, склоняя набок голову с длинными кудрявыми волосами. – Во-первых, кровь лежит как бы на снегу… Свежая теплая кровь растопила бы снег.
Гуннель отворачивается, но я успеваю увидеть отвращение у нее на лице.
Малик продолжает:
– Во-вторых…
– Нет следов, – продолжает его мысль Манфред. – Если бы речь шла о раненом человеке, были бы следы.
– Именно так, – подтверждает Малик. – Нет следов между деревом и пятном. Но есть следы вокруг дерева.
– Может, кровь прыснула туда? – предполагает Андреас.
Малик качает головой.
– Нет. Пятна выглядят по-другому. Это обычные капли. Единственная сила, воздействовавшая на кровь, – это гравитация. Кровь капала прямо в снег с…
Малик встает, запрокидывает голову и направляет фонарик в крону дерева.
И там, в четырех метрах над нашими головами, висит бесформенный окровавленный предмет, закрепленный веревкой, протянутой от веток к стволу дерева.
Малик проводит фонариком вдоль веревки. Она привязана к суку в полуметре от земли.
Затем он снова направляет свет на предмет, свисающий с дерева. Я вижу что-то похожее на бледную, белую кожу под запекшейся кровью.
– Что за черт, – бормочет Манфред.
Джейк
Весь день я провел в постели, пытаясь осознать, что произошло. Что полиция была здесь и забрала папу. Говорил себе, что все будет хорошо.
Полиция не причинит ему вреда. Мы все-таки не в Африке живем. Но что, если они не поверят ему и решат оставить под арестом?
Меня мучает еще одна мысль. Запретная мысль, о которой мне не хочется ни думать, ни говорить. Мысль, которая хуже всех чудовищ и стихийных бедствий вместе взятых.
Что, если папа правда замешан в чем-то?
Что, если его засадят за решетку и он исчезнет из нашей жизни, как уже исчезла мама?
Когда я думаю об этом, у меня ноет живот и слезы жгут глаза.
Не могу вообразить, чтобы папа убил кого-то. Это совершенно невозможно. Он на такое не способен. У него доброе сердце и слабый характер. Он не умеет печь блины, не умеет ходить на родительские собрания. Как он может кого-то убить? Но тогда откуда это ружье и рваная рубашка вся в крови на полу в прачечной?
К тому же в последнее время он был странный. Усталый, нервный. Еще больше, чем обычно.
Когда я думаю об этом, голова готова лопнуть от всех этих мыслей. Сломаться, как сломалась Эйфелева башня.
Я сажусь в постели и принимаюсь раскачиваться взад-вперед.
На улице темно. День почти закончился, а я так сегодня ничего и не сделал. Я вылезаю из кровати и иду в комнату Мелинды. Там темно и пахнет табачным дымом. Она прислала смс, что вернется к шести и принесет еды.
