– Сага, – умоляю я, – только не рассказывай никому, прошу тебя!
Сага поворачивается ко мне. Глаза у нее словно черные дыры. Костяшки пальцев, сжимающих дневник, побелели.
– Это все, что тебя беспокоит? Что я могу кому-то рассказать?
– Нет, я…
– Я хочу, чтобы ты пошел туда, – кричит она и швыряет в меня дневником.
Дрожа листами, он пролетает через комнату и приземляется мне на левую ногу. Но я не чувствую боли, только ужасную пустоту внутри, потому что понимаю, что, скорее всего, потерял ее.
– Убирайся! – кричит она. – И никогда больше не возвращайся.
Сага отворачивается и прячет лицо в подушку.
Малин
Не знаю, что меня разбудило. Возможно, шум снаружи, потому что за углом воет ветер, а одинокая ветка стучит в окно. Звук такой, словно Сюзетта стоит там, в темноте, и неторопливо постукивает по стеклу своими длинными синими ногтями.
В свете луны видно плетеный коврик на полу и снежинки за окном.
Я думаю о Максе и Кенни и о маминых словах: «От себя не убежишь».
Может, она права.
Может, Макс – это попытка сбежать из Урмберга, или от Кенни, или, в конечном итоге, от себя самой.
Когда Кенни погиб, во мне что-то сломалось.
Не потому, что это была ужасная трагедия, не потому, что мы были пьяны, а потому, что тогда я узнала, как это больно – утратить любимого.
Я не хочу никогда больше испытывать такой боли.
Снизу доносится звук, похожий на скрип, с которым двигают по полу стул.
Я бросаю взгляд на часы: пять минут шестого. Может, мама встала в туалет.
После смерти Кенни я не хотела подниматься с постели, не хотела есть. Еда не лезла в горло, меня все время тошнило. Я не переставала думать о лице Кенни, превратившемся в бесформенную кровавую массу.
Мама с Маргаретой дежурили у моей кровати день и ночь. Папа тоже помогал, но ему нужно было работать. К тому же забота о подростках в депрессии – традиционно женское занятие.
И когда мама с папой спустя несколько недель подхватили какой-то вирус, Маргарета переехала к нам. Готовила еду – завтрак, обед, ужин на всех. Убирала чердак, делала пюре из зимних яблок, стирала, гладила, мыла пол.
Тогда-то я и поняла, как много Маргарета значит для меня, для всей нашей семьи. Она женщина жесткая, но всегда придет на помощь в трудную минуту. Она стержень, вокруг которого все вращается в нашем маленьком семейном кругу. Она сила, которая нас объединяет, где бы мы ни были. Разумеется, ее помощь может быть в тягость, но ты знаешь, что всегда можешь на нее рассчитывать.
А в конечном итоге только это и важно.
С нижнего этажа доносится шум, потом хлопок входной двери.
Я сажусь на кровати. Сердце бешено колотится, лоб покрыли капли пота.
Куда это мама направилась в пять утра?
Я поднимаюсь, накидываю на плечи плед, лежащий у изножья, и спускаюсь вниз по лестнице.
В доме тихо. Луна призрачным светом освещает комнаты. Пол холодный. Я плотнее кутаюсь в плед.
Папа иногда ходил во сне. Часто он отправлялся на кухню к холодильнику. Случалось, что мама находила его с рукой в банке с черничным джемом и в перемазанной пижаме.
Я заглядываю в кухню и прихожую. Пусто.
Кусты за окном сгибаются от сильного ветра. Лодыжки обдает холодным воздухом от сквозняка.
Иду дальше, в мамину комнату, приоткрываю дверь и вслушиваюсь в темноту.
Я слышу ее ровное дыхание в темноте. В спальне пахнет привычным маминым запахом. Я осторожно закрываю дверь, возвращаюсь в прихожую и выглядываю в окно. Вижу заваленный снегом двор, ели в отдалении. И там, между деревьями, – какое-то движение.
Кто-то там есть. Человек или животное.
В это мгновенье что-то пикает в гостиной.
Я оборачиваюсь.
Что-то светит на журнальном столике. Искусственный свет заливает диван.
Мой ноутбук.
Но я же его отключила вчера?
Иду в гостиную, нагибаюсь над ноутбуком. На экране танцуют разноцветные круги. Рядом с ноутбуком мой раскрытый блокнот, как я оставила его вчера. Записи о том, что Ханне помнит с той ночи, когда исчез Петер, занимают две страницы.
Я нажимаю на клавишу, и компьютер запрашивает пароль.
Слава богу.
С губ срывается вздох облегчения, но в этот момент мой взгляд падает на пол. На искусственном паркете поблескивает мокрое пятно.
Сердце колотится в груди, в ушах шумит кровь.
Иду в прихожую, открываю дверь, вглядываюсь в темноту. Холодный ветер треплет мне волосы. Дрожа от холода, я ищу что-нибудь подозрительное. Сначала я ничего не вижу, но потом начинаю различать что-то в сугробе прямо перед дверью.
Это след от ботинка.
Я опускаюсь на корточки и разглядываю след. Можно различить контуры рисунка на подошве.
В середине – пятиконечная звезда.
Ханне сидит за столом в кухне Берит с чашкой чая в руке. На столе подсвечник с двумя зажженными свечами.
Сегодня воскресенье, второй адвент.
Голова болит от усталости. После того как я услышала подозрительные звуки утром и обнаружила, что мой ноутбук включен, я уже не смогла заснуть. Ворочалась в кровати, пока не зазвонил будильник.
По дороге в участок я думала, рассказать ли Манфреду о том, что произошло ночью, но в свете дня это происшествие показалось мне глупым: шум, след от подошвы, который мог быть старым. Может, мне только померещилось, что кто-то прятался за деревьями. От страха перед ворами много чего может померещиться.
Я смотрю на стол.
Рядом с подсвечником лежат фотографии мертвых тел Азры и Нермины Малкоц, карта Урмберга, протокол допроса и заметки Манфреда.
Мы здесь уже больше часа. Манфред подробно рассказал о расследовании и сообщил все, что нам удалось узнать о Нермине, Азре, исчезновении Петера, медальоне, который был на шее у Ханне. Он намеренно не рассказал о Стефане Ульссоне, чтобы Ханне могла сама вспомнить без наших подсказок.
Ханне все прочитала, сделала пометки в блокноте и задала вопросы. Берит сделала второй чайник чая, выгуляла собаку и наконец уселась в соседней комнате с вязанием.
Очевидно, что Ханне не помнит ничего о расследовании. Мы с Андреасом вообще не понимаем, какая польза от попыток заставить ее вспомнить. Если, конечно, в этом была цель нашего визита. А у нас столько дел. Прокурору нужна информация для принятия решения о продлении ареста.
За окном светит бледное утреннее солнце. Тонкая розовая полоска виднеется над верхушками деревьев, на опушке леса постепенно рассеивается туман. Солнечное утро выглядит многообещающе, но я знаю, что по прогнозу завтра сильный снегопад.
