– Что за черт! – шепчет он. – Как ты догадалась?
– Эти цифры были написаны на руке Ханне, – вспоминает Андреас. – 363, а дальше что-то неразборчивое.
Манфред трясет головой, не веря нашей удаче. Просматривает смс и почту.
Мы молчим.
– Ничего нового, – сообщает он через минуту.
– Проверь снимки, – предлагаю я.
Манфред открывает галерею.
Ханне в гавани на фоне лазурного айсберга в блестящих на солнце волнах.
Манфред листает дальше. Ханне сидит на постели в гостиничном номере с бутербродом в руках и улыбается в объектив телефона.
– Листай дальше, это Гренландия, – поясняю я.
Манфред смахивает дальше. Теперь на экране Урмберг: наш участок, захоронение, крутой уступ горы Урмберг, густые ели, непролазный кустарник.
– Дальше. Это до того, как выпал снег.
Постепенно характер снимков меняется. Видно первый снег. Поле перед церковью, припудренное белым снежком, обещающее холодную зиму. Первые снежные сугробы. Я замечаю, что Ханне реже появляется на снимках.
Но она снова возникает на одном из последних снимков. Выглядит так, словно лежит в постели и натягивает на подбородок одеяло. Ханне широко улыбается. Глаза блестят, я как будто слышу ее смех. Их с Петером любовь доносится до нас, смотрящих на эту фотографию, сквозь время и пространство.
Мне трудно дышать при мысли о том, что, скорее всего, им не суждено больше встретиться, что это был один из последних счастливых моментов вместе.
Последние два фото сделаны внутри дома.
На первом лестница в подвал или погреб. Бетонные стены, все в пятнах от сырости, краска местами облупилась. Внизу на крючках или вешалке висит одежда.
– Где это? Малин, ты узнаешь это место?
Манфред подносит мобильный ко мне ближе, и я изучаю лестницу.
– Нет, но похоже на лестницу в подвал. Открой следующее фото.
Манфред пролистывает дальше. Фото расплывчатое, несфокусированное, словно автор находился в движении. В левом углу видно голову.
Это Петер, я узнаю его по кривому носу и растрепанным светлым волосам.
В правом углу виднеется еще что-то. Похоже на человека, свернувшегося клубком на полу.
– Что за черт! – вырывается у Андреаса.
Джейк
Свечной огарок фыркает в последний раз и затухает. Все погружается в темноту. Дневной свет, проникавший внутрь, сменился сплошной тьмой. Я не вижу даже собственную руку. У меня болит спина, пальцы онемели от холода. За стеной бушует ветер, рвет ветки и велит мне продолжать читать. Цепи лязгают непрестанно, словно само здание волнуется.
Интересно, чем сейчас занимается Ханне в домике Берит за церковью? И папа? Если его выпустили.
О Мелинде и Саге я не хочу думать. Внутри все сжимается от страха при воспоминании о лице Мелинды и гневе Саги.
Я достаю мобильный, включаю фонарь и кладу на выступающую часть станка.
Осталось всего несколько страниц.
Я видела, как П. набирает код мобильного: 3636.
У меня не было блокнота под рукой, и я записала код на ладони, чтобы не забыть.
Я набираюсь мужества, чтобы при первом удобном случае залезть в его телефон. Знаю, что не должна этого делать, что это нехорошо – читать чужие дневники или проверять чужие телефоны. Но я должна знать.
Полпятого. Мы сказали Малин, что уйдем пораньше. Может, поедем в Катринехольм поесть нормальной еды в ресторане, а то пицца со вкусом картона нам уже приелась.
Она собиралась задержаться в участке.
Но П. не поехал в Катринехольм. Вместо этого он поехал в лес к дому, которого я никогда раньше не видела. Припарковался за деревом. Сказал мне ждать в машине и позвонить, если кто-то придет.
И ушел.
Я хотела выполнить его команду, но обнаружила, что П. забыл свой мобильный на переднем сиденье. И вот я сижу в салоне и не знаю, что мне делать.
Мне холодно, но я трогаю торчащие в замке зажигания ключи, не завожу машину, чтобы не тревожить Петера в доме.
Без четверти пять. П. внутри уже целых пятнадцать минут.
Полагаю, тут живет владелец коричневого фургона. Из машины мне видно часть дома и сада. На лужайке странные деревянные скульптуры – два гнома, гигантский мухомор с красной шляпкой, ягненок и двое обнимающихся медведей.
Странно, в окнах темно, но я только что видела движущийся свет от фонарика. Это, должно быть, Петер. Но зачем ему фонарик?
Хозяев что, нет дома? П. проник туда тайком?
Это похоже на него.
Без десяти пять. Подожду еще немного и если П. не вернется, пойду за ним.
Я больше не собираюсь тут мерзнуть. Даже слезы замерзли.
Мобильный П. лежит на пассажирском сиденье. Код записан у меня на ладони.
Решусь ли я?
Я больше так не могу.
Я не хочу жить. Жизнь ужасна.
Я проверила мобильный П. и нашла смс моему врачу.
П. пишет, что мне все хуже, но я скрываю свои симптомы, что со мной случаются приступы гнева и что он боится, что я причиню вред ему или себе самой. Он меня любит, но не знает, сможет ли дальше обо мне заботиться. Спрашивает, можно ли мне продолжать жить дома или нужно найти «другое решение».
Врач ответил, что должен осмотреть меня, чтобы принять решение.
Я рыдаю.
Что даст этот осмотр?
Со мной все кончено.
Но в то же время мне стыдно. Я обвиняла его в холодности и безразличии, тогда как он так переживал за меня.
Из переписки с врачом я поняла, что П. боится. Боится остаться один. Боится, что не сможет побороть этот страх.
Мне стыдно. Я остро ощущаю свою беспомощность.
Такую же беспомощность я чувствовала, когда мне было девять лет и мой лабрадор, щенок Аякс, провалился под лед.
Я стояла и смотрела, как он борется за свою жизнь. Видела, как черные лапки оставили попытки ухватиться за скользкий лед. Я слышала его писк, прекратившийся, когда он исчез под водой.
Сейчас происходит то же самое.
Только на этот раз это я тону.
Я сожгу дневник, когда все закончится. Сотру две последние недели из своей жизни. Забуду Урмберг и все, что здесь произошло, потому что до нашего приезда сюда все было прекрасно, несмотря на мою болезнь.
