Реальность намного страшнее.
Я толкаю дверь, и она открывается. Бесшумно. Она тяжелее, чем я думал, и тоже обита металлом с внутренней стороны.
В маленькой комнатке без окон холодно и пусто.
Ни людей, ни разлагающихся трупов не видно. Только одинокая кровать у стены. На кровати – подушки и одеяло в цветочек. Рядом с кроватью – торшер и маленький столик. На столике стоят стакан и гигиеническая губная помада. На полу рядом с кроватью – стопка аккуратно сложенной одежды. Вдоль стены – стопки книг. Не меньше ста. Я освещаю их фонариком.
Все на английском.
В конце комнаты еще одна дверь.
Я открываю ее, свечу внутрь телефоном.
Туалет и раковина.
С раковины свисает розовое полотенце с бахромой. На полу – отсыревший рулон туалетной бумаги. На стене напротив туалета висит полочка с зубной щеткой, дезодорантом, потрескавшимся засохшим мылом и розовой пластиковой расческой.
Я тянусь за расческой. Она вся в длинных седых волосах.
В ушах звучат слова Саги: «Она выглядела как привидение. С длинными седыми волосами».
Убитая женщина жила в этом подвале?
Шум из трубы на потолке вырывает меня из размышлений. Я выхожу из туалета и оглядываю комнату в поисках еще каких-нибудь важных деталей.
Над кроватью я вижу какой-то рисунок на бетонной стене. Подхожу ближе и свечу телефоном. Выглядит так, словно кто-то вырезал черточки на бетоне.
Я наклоняюсь и разглядываю рисунок, похожий на забор: четыре вертикальных черточки, одна пятая косая.
Делаю шаг назад, освещаю телефоном стену и к своему ужасу обнаруживаю, что она вся покрыта черточками.
Вся чертова стена!
И в тот момент, как я понимаю, что эти черточки означают, у меня начинается паника. Ее вызывает не эта тесная грязная комната, не мерзкий туалет с пятнами на полу, не паутина на потолке. Ее вызывает знание, что кто-то провел здесь много лет. Не дней, не недель, не месяцев, а лет. Что человек вырезал эти черточки на мокром бетоне, чтобы вести счет дням и ночам, проведенным здесь.
Это была она, женщина с длинными седыми волосами?
Меня шатает, я делаю шаг, чтобы вернуть равновесие и не упасть.
Разве в подвале можно жить? Разве тут не умираешь от недостатка света и воздуха? Я думал, что в подвалах люди гниют заживо, как овощи, забытые в холодильнике.
Мне трудно дышать, грудь словно сдавило невидимым жгутом. Стены сжимаются вокруг меня, сердце бешено колотится в груди.
Столько дней, столько ночей.
С бешено бьющимся сердцем я пячусь назад из комнаты. От мысли о том, что здесь кто-то жил, возможно, против своей воли, меня мутит.
У меня трясутся руки. Выходя в маленькую проходную, я спотыкаюсь о поднос, и посуда позвякивает.
Сердце пропускает удар, дыхание застревает в горле.
В доме тихо.
Слышно только бурчание какого-то агрегата из-за второй двери.
Я поворачиваюсь и свечу туда фонариком на мобильном.
Это обычная дверь, и она не заперта.
Я открываю дверь и направляю внутрь луч фонарика.
Еще один холодный подвал без окон, чуть меньше предыдущего.
Всю стену занимает большой морозильник, такой же, как у нас в доме, с открывающейся кверху крышкой. Папа в таком держит оленину и лосятину.
Туда можно при желании целую косулю положить.
Пол весь в больших бурых пятнах, и я не хочу даже думать об их происхождении.
Цепочка из темных пятен ведет к холодильнику.
Я подхожу ближе, кладу руку на ручку. Морозильник бурчит, словно пытается мне что-то сказать.
Я осторожно поднимаю крышку вверх.
Морозильник издает вздох, и меня обдает холодом. Я свечу телефоном внутрь.
Там, рядом с семейным брикетом мороженого «три вкуса», лежит человек. Мужчина в позе эмбриона.
Он покрыт инеем, но я все равно вижу светлые волосы, синий пуховик и клетчатую рубашку под ним.
Я пытаюсь не смотреть на труп, сосредотачиваю внимание на пачке мороженого с логотипом в виде улыбающегося клоуна, приподнимающего шляпу.
Но это не помогает.
Тошнота подступает к горлу. Телефон выпадает у меня из рук, я выпускаю крышку, которая с глухим стуком возвращается на место прежде, чем я успеваю ее ухватить.
Комната кружится у меня перед глазами, тошнота рвется наружу, но мозг продолжает работать, проверять теории и гипотезы, хотя тело уже готово броситься бежать.
Я вспоминаю, что писали о П. газеты:
«На момент исчезновения был одет в клетчатую красно-белую фланелевую рубашку и синий пуховик марки „Sail Racing“».
Мужчина в морозильнике – Петер.
Я поднимаю телефон с пола и сую в карман. Потом пячусь назад из комнаты в проходную. Держусь руками за бетонную стену, опускаюсь на корточки и ползу вверх по лестнице, как собака.
У меня в голове одна мысль: как можно быстрее выбраться отсюда. Здесь произошло что-то намного более ужасное, чем я себе представлял. Под полом самого обычного дома в богом забытой дыре, где один день похож на другой и никогда ничего не происходит.
Каждая ступенька кажется мне горой, и я покоряю их одну за другой. Я бьюсь коленками, обдираю ногти, но не чувствую боли. Все мои органы чувств парализовало страхом.
Добравшись до середины лестницы, я поднимаюсь на ноги. Пол мокрый и скользкий, от мыслей о трупе в холодильнике трясутся коленки. И в тот момент, когда я думаю, что уже близок к выходу, я на чем-то поскальзываюсь.
Уже летя вниз, понимаю, что это были перчатка или коробочка от снюса.
Я ударяюсь затылком об пол. Боль резкая и острая, но она быстро уходит, сменяясь ощущением невесомости, как будто я парю в воздухе.
Темнота вокруг вспыхивает ослепительным белым светом.
Я прихожу в себя от ощущения, что у меня болит все туловище. Не знаю, сколько я пролежал на бетонном полу, но все тело онемело от холода и неподвижности. Я неуклюже сажусь и хватаюсь руками за голову. На затылке огромная шишка размером с мячик для пинг-понга, но крови нет.
Я проверяю мобильный. Он мертв. Стекло треснуло.
Медленно поднимаюсь и иду вверх по лестнице, стараясь не наступить на перчатку. Узкая полоска света приближается и растет. Уже когда я собираюсь толкнуть дверь, я замечаю свет в кухне. Гляжу в щелку, стараясь не дышать. Хватаюсь за бетонную стену и присматриваюсь.
В свете люстры я вижу в паре метров от себя чьи-то мускулистые ноги.
Малин
Проснувшись, я понимаю, что моя жизнь радикально изменилась. Что я переступила границу и оказалась в чужой стране, из которой уже никогда не вернусь. Все, что я думала о своей жизни и своем будущем, оказалось ложью – ложью, которую я сама построила из представлений о том, что вдали от Урмберга я буду счастлива.
