Я переворачиваюсь на бок и смотрю на Андреаса.
Он спит на спине, закинув руки за голову, как ребенок. Дышит глубоко и бесшумно.
Чертов Андреас.
Если бы не он, я бы со всем справилась.
Вышла бы за Макса, переехала бы жить в Стокгольм. Оставила Урмберг позади и не думала бы об этой дыре, пока воспоминания не поблекли бы, как старые поляроидные снимки в мамином альбоме. Превратились бы в веселые истории для ужина в гостях – из тех, на которые мы ходили с Максом.
Нет, я выросла в Урмберге. Вы не слышали об Урмберге? Нет, в этом нет ничего удивительного, это маленькое и ничем не примечательное место, но природа там…
Я трогаю его за плечо и чувствую, как жесткие волоски щекочут кожу.
Это он все испортил.
Но тогда почему мне так хорошо? Почему у меня такое ощущение, словно я нашла что-то, что долго, сама того не зная, искала?
Андреас хмыкает, поворачивается на другой бок… Его запах… поразительно знакомый и одновременно новый – безумно привлекательный и безумно опасный.
Запах Кенни.
От этого запаха я бежала… этот запах пыталась забыть. Запах страсти, утраты контроля, темных лесов, кирпичной фабрики, заброшенного завода…
Это приземистая фигурка матери перед плитой, тупое выражение лица Магнуса, тянущего Зорро за поводок.
Это даже немного комично, что все теперь летит ко всем чертям.
Я лежу здесь в постели с деревенским парнем, который в свободное время читает автомобильные журналы на диване перед телевизором и все свое будущее видит в покупке новой мебели, качании бицепсов и поездке в Таиланд раз в году.
Так я о нем думаю. По правде говоря, я его совсем не знаю. Возможно, я приписываю ему черты, которые сама же напридумывала.
Смотрю на золотое кольцо на пальце. Снимаю его и кладу на прикроватную тумбочку. Оно легонько позвякивает.
Андреас открывает глаза и молча на меня смотрит. Потом берет за запястье и притягивает к себе. Сжимает в объятьях.
Я лежу на его руке и поглаживаю волоски у него на животе над пупком.
Не знаю, сколько мы так лежим, пока не звенит будильник.
Мы приезжаем в Эребру в районе семи. В городе темно, идет снег. Мы паркуемся перед полицейским участком.
Манфред уже на месте. Вид у него такой, словно он не спал всю ночь. Наверно, так оно и есть. Лицо бледное, волосы прилипли к голове, словно примятые шапкой.
– Привет.
Он кивает в ответ.
Я думаю о фото в мобильном Петера. Чувствую себя виноватой в том, что провела ночь в постели Андреаса, вместо того чтобы помогать Манфреду с расследованием.
Через десять минут появляются остальные, и мы идем в помещение для допросов.
Сванте и Сюзетта-жесткая-хватка будут вести допрос. Сегодня ногти у нее ядовито-зеленые, украшенные по краям блестящими стразами.
Мы с Манфредом и Андреасом будем сидеть в соседней комнате и наблюдать за допросом сквозь зеркальное стекло.
К нашему всеобщему удивлению, Стефан, после того, как ему сообщили, в чем его подозревают, заявил, что не нуждается в адвокате, потому что «невиновен на сто процентов».
Атмосфера напряженная. Мы все надеемся, что сегодня все разрешится и мы узнаем, кто же убил Азру и Нермину.
Вид у допрашиваемого потерянный. Он смотрит по сторонам, задерживает взгляд на зеркале, и, хотя я знаю, что ему нас не видно, мне все равно становится не по себе.
На нем черные спортивные штаны с белым кантом и джинсовая рубашка, застегнутая не на те пуговицы. Один край висит выше другого. Сванте зажигает лампу, и Стефан прикрывает глаза рукой.
В комнату входят Сванте и Сюзетта. Сюзетта горбится, возможно, у нее проблемы со спиной.
Все садятся. Сванте включает запись и бормочет формальности.
Стефан сидит неподвижно, опустив голову и положив руки на колени. Взгляд его прикован к крышке стола.
– Помимо всего прочего, мы хотим поговорить с вами сегодня о том, что случилось в приюте для беженцев в 1993 и 1994 годах, – начинает Сванте.
– Так вот оно что, – бормочет Стефан и трет глаза. – Вы посадили меня в тюрягу, чтобы обсудить мою работу плотником?
Сванте игнорирует этот комментарий, но Сюзетта мягко поправляет:
– Задержали, а не посадили в тюрьму.
– Неважно. Я сказал, что забыл, что там работал. Я уже это говорил. Черт… Это безумие какое-то. Вы хоть представляете, что вы творите? Каково моей семье выносить все это? Вы хоть…
Он замолкает на середине фразы.
Сванте откидывается на спинку стула, скрещивает руки на груди и разглядывает Стефана. Потом медленно спрашивает:
– Почему вы прекратили там работать?
Стефан поднимает глаза к потолку. Пожимает плечами.
– У них больше заказов не было.
Сюзетта наклоняется вперед:
– Стефан, будет проще, если вы будете с нами сотрудничать. Мы не хотим навредить вам или вашей семье, мы только хотим узнать, что произошло в ту зиму.
– Ничего. Ничего не произошло. Я там подрабатывал, а потом перестал.
– Что вы думали о беженцах? – спрашивает Сванте.
– Что думал? Ничего я о них не думал.
– Думали ли вы, что это хорошо, что Урмберг приютил беженцев? – спрашивает Сванте, наклоняясь вперед.
Стефан качает головой.
– Я вижу, что вы качаете головой, – говорит Сюзетта, – пожалуйста, ответьте словами.
Она кивает на микрофон, свисающий с потолка.
– Нет, – отвечает Стефан. – Разумеется, я так не думал. Мне это не нравилось. Но лично против беженцев я ничего не имел. Ничего личного. Не знаю, как объяснить. Просто считал, что лучше бы им поселиться в другом месте.
Сванте чешет свою бороду.
– И вы не водили близкого знакомства с некоторыми из них? Например, с Азрой и Нерминой Малкоц?
Стефан трясет головой.
– Отвечайте словами, – повторяет Сюзетта.
– Нет, не водил. Я вообще никого из них не знал.
– А зачем вы тогда за ними шпионили? – спрашивает Сванте.
Тон голоса нейтральный, вопрос задан как бы невзначай, словно Сванте не придает этому особого значения, просто ему любопытно услышать ответ.
– Я ни за кем не шпионил.
Стефан закрывает лицо руками и всхлипывает.
– Черт! – бормочет он. – Вы испортили мне жизнь! Понимаете?
Сюзетта наклоняется вперед, накрывает руку Стефана своей, словно проверяет, как долго ей удастся играть в игру «хороший-плохой полицейский», пока Стефан ее не просечет.
