Я смотрю в указанном направлении и вижу какое-то движение между деревьями, но сквозь снегопад ничего не разобрать.
– Кажется, там кто-то ходит, – подтверждаю я.
Мы напрягаем зрение, но уже ничего не видно, так что мы продолжаем путь.
Поднимаемся на крыльцо дома Берит и стучим в дверь.
Дверь распахивается после первого стука.
Берит вся красная, взгляд мечется. Заколка с тряпичным цветком висит на волосах, как разноцветная муха на рыболовной удочке.
– Ханне пропала! – кричит она вместо приветствия. – Я выгуливала собаку, а когда вернулась, ее уже не было.
Берит зажимает рот рукой и жмурит глаза. Кажется, что она сейчас заплачет, но старушка делает глубокий вдох и открывает глаза.
– Погодите, – говорю я. – Когда вы вернулись?
Я заглядываю в дом. Посреди комнаты стоят ботинки, рядом на полу валяется куртка.
– Пару минут назад. Ее нигде нет. Я весь дом проверила.
– Можно нам зайти?
Берит пятится, освобождая проход.
– Простите, – извиняется она, убирая ботинки и вешая куртку на крюк.
Мы быстро проходим по комнатам, Ханне нигде нет.
– Можно проверить подвал? – спрашиваю я, радуясь, что у меня появился повод туда заглянуть.
– Конечно, – отвечает Берит и хмурит брови. – Но что ей там делать?
Она хромает к низкой дверце в конце коридора и толкает ее. Дверца с лязгом открывается.
Я включаю свет и заглядываю вниз. На выкрашенных в голубой цвет стенах висят полки с банками с вареньем и пакетики с семенами. У подножия лесенки – мешок с картошкой.
И больше ничего.
Мне даже не нужно сравнивать со снимком на мобильном Петера. Сразу видно, что он был сделан в другом месте.
Андреас подходит к окну в кухне.
– Куда ведет дорога через луг и через лес? – показывает он.
Берит качает головой.
– Думаете, она пошла в лес? Но что ей делать в лесу, ради всего святого?
– Мы видели там людей, – поясняю я. – Рядом с упавшим деревом. И на поле видны следы, как будто кто-то там шел.
– Я все время хожу через поле, – фыркает Берит и выглядывает в окно.
Одновременно она почесывает царапину на левой руке. Она почти затянулась. Краснота сошла, корочки отвалились, обнажив розовую кожу.
Берит смотрит в окно и кивает.
– Розовые кусты. Никак не научусь.
Она смотрит в лес и хмурит брови.
– У дерева, говорите?
– Да, – подтверждаю я.
– На завод. Или к могильнику, зависит, как идти.
Ханне
Мы продираемся через заснеженный лес. В тени густых елей темно, как ночью. В лесу поразительно тихо, словно снег поглотил все звуки.
Женщина впереди меня невысокая, сгорбленная, но идет очень быстро. Тощие ноги порхают по сугробам, как по летним лугам.
Я не помню, чтобы встречалась с ней раньше, но на мою память полагаться нельзя.
Моя память может меня обманывать.
Женщина одета в пуховик и термоштаны. Тонкие коричневые волосы торчат из-под вязаной шапочки с узором из сердец.
Она сказала, что ее зовут Маргарета, сообщила, что Петер получил травму и что мне срочно нужно пойти с ней. «Берит мы позвоним позже, – сказала Маргарета, – у нее есть мобильный».
– Где он? – спрашиваю я, вся запыхавшаяся.
Маргарета останавливается и ждет меня.
– У Змеиной горы, – отвечает она и внимательно смотрит на меня. – Ваши коллеги тоже едут туда.
Лес густеет. Ели стоят плотной стеной, словно не желая пускать нас внутрь. Словно сам лес не дает нам пройти.
– Как он?
Маргарета нетерпеливо топчется на снегу.
– Я уже говорила. Не знаю. Но надо спешить.
Она оглядывается по сторонам, поднимает глаза к серой полоске неба над верхушками елей.
– Надо торопиться.
Кивая собственным словам, она оборачивается и продолжает идти.
Ее поведение кажется мне странным. Почему она, а не кто-то из коллег пришел за мной? Почему мы идем пешком через лес, а не едем на машине? И почему мы не стали ждать Берит?
Она обычно выгуливает Йоппе всего несколько минут, несмотря на возраст и хромоту.
– Как, вы сказали, вас зовут? – спрашивая я, ускоряя шаг, чтобы нагнать женщину, но это сложно – ноги увязают в снегу и горят от напряжения.
– Маргарета Брундин, – отвечает она, не оборачиваясь.
– Вы отсюда? Из Урмберга?
Она останавливается, оборачивается. Впервые улыбается. Глубокие морщинки собираются вокруг глаз, и что-то похожее на любовь или жертвенность мелькает на лице.
– Всю жизнь живу здесь. Нет места прекраснее.
– Вы работаете в полиции?
Маргарета хохочет и снимает варежку. Роется в кармане и достает пачку сигарет. Зажигает одну и делает глубокую затяжку:
– Я, в полиции?
Она снова смеется, но смех переходит в хриплый кашель.
– Нет, – отвечает она и зычно прокашливается. – Я уже давно не работаю. Раньше была акушеркой. Но моя племянница Малин – полицейский. Ваша коллега.
Когда я не отвечаю, она наклоняет голову набок и внимательно смотрит на меня.
– Вы ее не помните?
– Нет, – отвечаю я, сгорая от стыда, хоть я и не виновата в том, что больна.
Маргарета пожимает плечами, смотрит на снег, тушит окурок и надевает варежку.
– Пошли, – понукает она.
Еще несколько метров мы проходим в тишине. Ели редеют. Пни свидетельствуют о том, что лес тут чистили. Подъем становится круче, теперь нам приходится обходить валуны и перелезать через упавшие деревья.
Вскоре мы выходим на проселочную дорогу.
– Почти пришли, – говорит Маргарета. – Осталось перейти дорогу. Нам туда.
Она показывает на ели на другой стороне проселочной дороги.
– Еще далеко?
– Нет, не далеко, – отвечает она и перешагивает заснеженную канаву вдоль дороги.
Я следую за ней, но мне не по себе. Не хочется возвращаться в лес.
Холод проникает под капюшон, уши заледенели. Штаны промокли от снега и затрудняют шаг.
С секунду я думаю, не остаться ли здесь, на светлой расчищенной проселочной дороге, но потом вспоминаю про Петера. Что, если он там, в лесу, лежит один в чужом доме? Больной, беспомощный, не в состоянии сам выбраться оттуда.
