Короче говоря, на наших глазах готовилось преступление. И все же мы решили предупредить противозаконную акцию, но так, чтобы не погубить этого, в общем-то достойного человека. В то время я по каким-то делам направлялся в Ставропольский край, где жил бывший командир полка. Решил, не откладывая, встретиться с ним, без предварительной проверки, что, в общем, было даже к лучшему.
Командир (назовем его Федотовым) находился в станице Воронцово-Александровская.
Я переночевал в гостинице Пятигорска, а утром вместе с заместителем начальника краевого управления КГБ Ю.В. Поповым направился на встречу с Федотовым, о которой его предупредили через местную милицию.
Было прекрасное весеннее утро. После московской промозглой слякоти Ставрополье ранней весной — просто рай. При въезде в Воронцово-Александровское Попов предложил зайти в кафе и выпить чаю, благо до встречи оставался еще час. Я отказался, не до чая тогда было — мысленно прокручивал различные варианты предстоящего разговора.
А разговор и в самом деле оказался нелегким — ведь пришлось беседовать с террористом об акции, которую готовила его группа… Только потом я понял, что уроки беспечности — это тоже уроки. Поначалу наш диалог никак не складывался. Федотов ведь не подозревал, что мы решили отвести от него беду, и был насторожен. Не знаю, какие доводы его убедили, но только в конце концов он признал вину и попросил лишь не требовать выдачи соучастников. Заверил, что группа будет распущена и ее деятельность прекращена.
Договорились на том, что он подтвердит все это письменно и направит документ в местное УКГБ.
Мы уже заканчивали беседу и стали прощаться, когда Федотов вдруг спросил:
— А как быть с пистолетом? Поскольку я привожу зарплату рабочим треста в предгорьях Эльбруса, мне выдали пистолет Макарова. Он у меня с собой.
Федотов вынул его из кармана и положил на стол. Попов побледнел, а я, изображая спокойствие, взглянув на оружие, сказал:
— Мы договорились о самом главном, а это уже детали. Изъятие оружия потребует огласки, и нас могут неправильно понять. Так что забирайте свой пистолет и работайте спокойно.
Федотов сразу сник, положил пистолет обратно в карман и заплакал.
Позже он признался, что все время, пока мы разговаривали, этот пистолет не давал ему покоя, и в какой-то момент он готов был его применить…
Наша неосмотрительность сыграла в данном случае благую роль, но мы с Поповым лишний раз убедились, что профилактическая работа — дело отнюдь не безопасное.
По пути в Пятигорск снова остановились возле кафе. Вот теперь, когда напряжение спало, можно было подкрепиться и даже пропустить рюмочку.
Мы видели, что профилактическая работа небесполезна: она ограждает общество от опасных преступлений и в то же время оберегает людей от опрометчивых шагов, способных привести к большим бедам. Казалось, профилактика должна стать главным методом в нашей работе, ведь она позволяет, не применяя репрессивных мер, предупреждать противоправные действия.
Не стану отрицать, что предупредительные меры не всегда давали положительные результаты. Как-то раз в приемную КГБ пригласили для беседы студента одного из вузов Москвы, фамилия его, кажется, была Крысанов. Беседовавший с ним начальник отдела Топтыгин быстро убедил студента. Тот сразу понял, на какие неразумные поступки решился, горячо поблагодарил за доброе отношение и твердо пообещал покончить с прежними замыслами. А через два дня он уже был в Швеции, о чем мы узнали из сообщений зарубежного радио. Конечно, одному ему не удалось бы достичь Стокгольма. Помогли спецслужбы. Но какие? С кем он был связан?
Короче, мы поняли, что надо действовать более осмотрительно. Нельзя определить после одной-двух бесед, насколько искренне человек раскаялся и действительно ли он покончил со своими заблуждениями.
Однако, несмотря на все сложности, было ясно, что сразу применять репрессивные меры к потенциальному нарушителю закона, как того хотели многие сотрудники нашего ведомства, — не тот путь, по которому следует идти.
И вместе с тем решиться на откровенный разговор с таким человеком — значит взять немалую ответственность. Один правильно воспримет добрый совет, а другой лишь сделает вид, будто понял, использует беседу как предупреждение и станет действовать более осторожно. А третий и вовсе примет беседу как сигнал к бегству.
И все же практика показала, что подавлявшее большинство подобных встреч дает положительные результаты. Однако перестраховщики по-прежнему упорствовали и не желали рисковать. «А если сбежит?» «А если взорвет?» Опровергать эти доводы было непросто, а они приводили еще и другие аргументы в защиту репрессивной политики. «Вы хотите быть святее папы римского? — говорили нам. — Посмотрите, какие репрессии применяют к коммунистам в других странах: в шестидесятые годы судили руководителя французской компартии Жака Дюкло, судили за коммунистические убеждения, иначе говоря — за инакомыслие. За то же самое посадили на скамью подсудимых и руководителей компартий США во главе с Юджином Деннисом. А судьба главы Итальянской компартии Пальмиро Тольятти? В борьбе с инакомыслием на Западе ни перед чем не останавливаются, достаточно вспомнить убийство Патриса Лумумбы и Мартина Лютера Кинга. Та же причина лежит в основе действий американских властей, которые запретили Чарли Чаплину возвратиться в Соединенные Штаты, где он прожил большую часть жизни.
И все же я считал; противозаконные действия властей в других странах не могли служить оправданием для нарушения законов в Советском Союзе. Нам возражали: «Вы печетесь о соблюдении законов, вот и выполняйте их. По нашим законам (таким же, как и в других странах) люди, ведущие борьбу против государственного строя, должны привлекаться к ответственности. Вот это и есть главная функция органов государственной безопасности, а не перевоспитание враждебных элементов».
Формально все правильно: КГБ — орган карательный, а не воспитательный, тем не менее мы старались, когда это было возможно, применять профилактические меры.
Агенты ЦРУ на Лубянке
В «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЕ», как и во всякой другой, были успехи и поражения, неудачи и просчеты, приводившие иной раз к необратимым последствиям. Любые спецслужбы нелегко переживают удары противника, немало таких ударов пришлось перенести и КГБ. Особенно болезненно воспринимались измены сотрудников аппарата, тех, с кем целый день проводишь вместе, кого и в лифте встречаешь, и на совещаниях, с кем постоянно связан ведением общих дел.
Сотруднику центрального аппарата КГБ майору Шеймову по делам службы никогда и никуда не надо было отлучаться, весь рабочий день, нередко затягивавшийся до глубокой ночи, он проводил в своей комнате, куда попасть было непросто; он запирался и открывал дверь не на всякий стук, а если отлучался на обед или, скажем, шел к начальству, непременно поворачивал рычажки своего замка, снабженного шифром, и еще разок дергал за ручку двери, проверяя, хорошо ли она заперта.
Так было, когда Шеймов работал в Польше, такой же режим соблюдал в период работы в нескольких африканских странах, этот порядок поддерживал и по возвращении в Москву. И ничего удивительного в том не было, профессия у него такая — шифровальщик.
