— Займусь этим, дочка. Может быть, за работой и мысли свежие появятся.
— Может быть. Тогда я пойду покопаюсь в себе. Не беспокой меня и не беспокойся сам — это только со стороны выглядит страшно, а так… можно пережить.
Раскалённая золотая игла вонзается между бровями… это уже знакомо и ожидаемо — и не вызывает того ожога, как прежде, во всяком случае, можно продержаться какое-то время и не закрывать глаза… пламя бушует внутри черепа, но она же знает, что это не смертельно, что это только кажется, что…
Держаться. Держаться.
Осмотреться.
Понять.
Но всё застит пламя, и действовать можно только на ощупь.
Это?
Нет.
Может быть, это?
Нет.
И ещё раз.
И ещё…
Кончается дыхание. Кончается терпение.
Это.
Да, это.
Как будто — свиток с письменами — стремительно — разворачивается — перед внутренним взором — и пожирается пламенем… пожирается… пламенем…
Всё.
Игла исчезает.
Теперь — тьма. Тьма. Темнота и холод.
И покой.
Когда Ягмара выползла из шалаша, стояли сумерки. Да, в холме всегда было светло, но ночь и день различались. Сейчас точно была ночь.
Отец и Атул играли в шатранг. Доску нарисовали на шкуре, а фигурки не так давно вырезал Пичай. Его научил играть и приохотил к игре Атул, и мальчик уже двигал фигуры осмысленно. Но всё-таки по-настоящему Атул обрадовался, когда в лице Акболата обрёл настоящего соперника.
Теперь они часто проводили время за игрой.
Ягмара ощутила досаду — вместо того, чтобы развивать тело, отец занимался глупостями. И тут же одёрнула себя. Шатранг развивает ум, это давно известно всем. Конечно, надо совмещать. А за упражнениями тела следит Атул, врач, и он, наверное, просто не даёт отцу переутомляться…
Отец сделал ход своим советником и взял советника Атула. Атул долго смотрел на доску, положил своего раджу и встал.
— На сегодня достаточно, — сказал он. — Спасибо тебе.
— Тебе спасибо, — сказал Акболат. — Давно не получал такого удовольствия. Кажется, я по-настоящему начинаю понимать игру. Раньше я просто изучал партии мастеров и подражал им…
— Да, ты играешь, как поёшь, — сказал Атул. — Возможно, я тоже научусь так, играя с тобой. А вот и госпожа…
Отец обернулся, вскочил, быстро подошёл к Ягмаре.
— Ты так долго…
— Правда? — удивилась Ягмара. — А мне казалось, наоборот — быстрее, чем раньше.
Отец покачал головой.
— Уже почти утро.
— Вот оно как… Но я, кажется, нашла то, что нам надо. Я пока не буду рассказывать, сначала попробую. Мне надо быть одной. Я уйду в лес… попозже. Днём. Вы все будете меня охранять. Ну и потом, может быть… ладно, что потом — то потом. Ложитесь спать, завтра вам могут понадобиться силы. И я тоже посплю…
Сначала Ягмара разослала лис и ворон проверить, нет ли в округе кого постороннего. Лисы унюхали медвежью берлогу, которая им раньше не попадалась, и чей-то давний труп под снегом — но больше ничего нового не обнаружилось. И только после разведки все, кроме Цецы, вышли из холма.
— Ты будешь рядом со мной, — сказала Ягмара Шеру. — Ничего не делай, просто следи, чтобы всё было в порядке.
Шеру с сомнением наклонил голову, но промолчал.
Они отошли от холма шагов на пятьсот, пока Ягмаре не показалось, что место подходящее. С виду оно не отличалось от прочих уголков леса, но что-то особое в нём было.
— Отойдите от меня так, чтобы видеть, потом отвернитесь и следите за всем вокруг, — сказала Ягмара. — Я не знаю, чего ждать… в общем, просто охраняйте меня. Если через час я вас не позову, возвращайтесь сами. Отец, в случае чего — все решения на тебе, договорились?
— Хорошо, дочка. Ты… поосторожней, ладно?
— Извините, госпожа, — сказал Атул. — Вы сами говорите — в случае чего… Как мы попадём обратно в холм?
— Со мной на руках, — сказала Ягмара. — Холм вас впустит и выпустит. Даже если я буду мёртвая. Впрочем, до этого вряд ли дойдёт… хотя… не знаю. Всё, расходитесь, — они сердито притопнула лыжей.
Они шли в разные стороны, оглядываясь — отец, Атул и Пичай. Пичай выглядел особенно встревоженным.
Хороший мальчишка, подумала вдруг Ягмара. Такого бы братика…
Ух как бы она его гоняла!
Потом она вынула из ножен нож. Тот самый, из синего железа, закалённого в тёмном пламени…
Задрав выше локтя рукав кожуха, она косо погрузила нож в предплечье — туда, где самая тонкая кожа и нет жил. Нож вошёл легко, хищно, не причиняя боли. Кровь потекла по клинку.
— Ищи брата, — сказала Ягмара.
Она вынула нож из ранки и, держа в обеих руках перед лицом, стала всматриваться в узор, рисуемый кровью на стали.
Сначала ничего не происходило. Потом Ягмара поняла, что её руки — это не совсем её руки. Они были чьи-то ещё. Чуть позже это ощущение перебралось на грудь и живот, потом на лицо…
И она стала видеть не только своими глазами и слышать не только своими ушами.
Ещё сколько-то времени ушло на то, чтобы суметь перестать видеть окружающий лес…
…Справа были белые по пояс горы, а слева море накатывало тёмно-серые валы на заледенелый берег. В волнах перекатывалась снеговая каша. Перед нею горел костёр из белого просоленного топляка, пламя похрустывало. Сбоку подошёл Ний, сел на корточки, протянув руки к огню.
— Сейчас принесут, — сказал он.
Тот, кто сейчас был отчасти Ягмарой, кивнул. Ний стал городить вокруг костра стенки из камней. Он был такой же худой, как Ягмара его помнила, а может быть, ещё худее. Голова была недавно обрита и только начинала обрастать. Потом она увидела на шее его красноватую полосу и красное воспалённое пятно под левым ухом — увидела потому, что Ний потёр пятно пальцами.
— Болит? — спросила она. Вернее, спросил тот, другой, сидящий на берегу.
— Нет, не болит. Но чувствую.
— Долго не проходит.
— Да. Ладно, затянется когда-нибудь…
Он встал и шагнул к берегу. Сидящий повернул голову: теперь он смотрел на море, а на фоне моря Ний забирал у незнакомого мальчишки здоровенную тупоголовую рыбину; чешуя рыбины отливала тёмно-красным и золотым.
Ний вернулся к костру, палкой разбросал дрова и разровнял угли, потом через костёр протянул руку:
— Нож дай.
Сидящий протянул ему нож рукояткой вперёд.
Когда Ний коснулся ножа, в глазах Ягмары всё перекрутилось. Теперь она была Нием, а перед нею сидел весь в меховой дохе и меховых сапогах бритоголовый скиф. За спиной скифа двое в персидских кофтах кормили лошадей…
