— К судье, — сказал страж.
Судья, наголо бритый, темнолицый, в шитом золотом халате сидел на толстых ковровых подушках, уперев одну руку в колено и выставив локоть. Наверно, он выставил бы оба локтя, но второй руки у него просто не было, пустой рукав заправлен был за отворот. Никак нельзя было понять, сколько ему лет…
Купцы кланялись и простирались в одном углу; Ний из-за связанных рук кланяться и простираться не мог, поэтому просто стоял на коленях. Ковёр в том месте, где он стоял, был протёрт до основы.
Сначала судья выслушал заявителей. Ний тоже — очень внимательно. Всё обвинение сводилось к краже подготовленной для продажи жар-птицы. Все четверо узнали в Ние преступника, приговорённого накануне к смерти, выбравшегося из ямы и взломавшего клетку с птицей, стоившей столько, сколько стоит серебро её веса. Судья слушал, не меняясь в лице. Потом обратился к Нию:
— Говори ты.
Ний помолчал и начал:
— Во славу Ахура Мазды! Да сгинет Ангра Маинью! Да свершится по воле мудрости воистину великое преображение! Славлю благие мысли, благие слова, благие деяния, мыслимые, изрекаемые, совершаемые. Принимаю совершение всяких благих мыслей, благих слов, благих деяний. Отвергаю злые мысли, злые слова, злые деяния. Вам подношу, о Бессмертные Святые, почитание и гимн, помыслом, словом, деянием; бытием и тела своего дыханием. Славлю чистую совесть и чистые помыслы, славлю честь и истину, отвергаю ложь и бесчестие… Уже не впервой мне встречаться со злобным наветом, благочестивый. Именно этот человек, который показал на меня сей раз, в прошлом году в Алпане также оклеветал меня, обвинив в нечестной игре в зары и в колдовстве, а алпанский судья, даже не выслушав меня и не разобравшись в сути обвинения, приказал предать меня казни. Единственное, что мне оставалось делать, чтобы спасти свою жизнь и не дать свершиться кривосудию, был побег. Да, я проник в клетку, вцепился в птицу и позволил ей лететь по её воле…
— Стой, — сказал судья. — Как звали судью в Алпане?
Ний вдруг забыл. То есть он помнил его имя, но сейчас почему-то не мог произнести — звуки застряли на кончике языка. «Судья Башар», — вдруг подсказал кто-то внутри.
— Судья Башар, — с облегчением повторил Ний.
— Башар… Понятно. А скажи-ка нам, обвиняемый вор, как ты проник в запертую клетку? И почему ты проник именно в ту клетку, где была птица, принадлежащая купцу Авзузу?
— Я плохо помню побег, о благочестивый. Потом, когда я упал с птицы, я сильно разбился и долго не помнил даже себя. Память до сих пор возвращается ко мне, но есть вещи, которые я никак не могу вспомнить. Я помню, что выбрался из ямы, используя свою ловкость и то, что стражи перепились вином. Я помню погоню, когда мне пришлось прятаться по самым тёмным уголкам города и рынка. Я помню, как вывел птицу и взобрался на неё. Но я совершенно не помню, как я оказался там, где стояли клетки, и почему выбрал именно эту клетку. Скорее всего потому, что она не была заперта на цепь…
— Ты лжёшь! — выкрикнул скрученный, за что тут же получил лёгкий удар плетью.
— Купец Авзуз, — сказал судья, — правду ли сказал подсудимый вор Ний, что ты его обвинил в колдовстве и жульничестве?
— Правду, благочестивый, — неохотно сказал скрученный.
— И много ли ты ему проиграл?
— Не помню. Но я никогда много не проигрываю, потому что никогда много не ставлю.
— На чём же основывалось твоё обвинение? Ты видел, как он производил колдовские действия над костями или неправильно переставлял зары?
— Нет, такого не было. Но он явно видел игру моими глазами и делал такие ходы, чтобы все мои замыслы обращались против меня!
— Таким образом, ты признаёшь, что проиграл обвиняемому Нию в зары и обвинил его в колдовстве и жульничестве, хотя только что прямо сказал, что он не жульничал?
— Но я!..
— Молчать. Итак, обвиняемый Ний. Хотя ты и действовал, спасая свою жизнь, но факта воровства не отрицаешь?
— Это так, благочестивый.
— И ты не похитил имущество обвинившего тебя, а просто схватил первое попавшееся?
— Я бы хотел сказать, что мстил обидчику, но увы — я просто не помню всех обстоятельств. Может быть, я и знал, что эта птица принадлежит ему… хотя откуда я мог это знать?
— Понятно. И куда же ты полетел?
— Куда понесла птица. Я не мог ею управлять, она была без седла и узды. Я мог просто держаться, чтобы не упасть.
— И где же ты оказался в результате?
— В окрестностях Тикра, благочестивый. Там меня подобрали и выходили добрые люди.
— Куда делась птица?
Ний задумался. Этот вопрос как-то ни разу не приходил ему в голову.
— Я не знаю, благочестивый. Те люди, которые меня подобрали, не упоминали при мне о ней. А сам я почему-то и не спрашивал. Я прожил без памяти несколько месяцев, и даже сейчас она вернулась ко мне не полностью…
— Ну что ж. Я поразмышляю ещё над тем, какое наказание тебе назначить. Это будет не смерть, но и легко ты не отделаешься. Так, теперь купец Авзуз. Ты признался в злонамеренной клевете и введении в заблуждение суда — более того, ты пытался с помощью суда убить своего обидчика, который всего-то выиграл у тебя ничтожную сумму денег. Наказание тебе будет таким: двести пятьдесят золотых штрафа и сорок плетей. И благодари всех богов, которым молишься, что ты совершил преступление не в нашем городе.
Ний увидел, как скрученный сначала покраснел, видно, желал что-то выкрикнуть, потом мгновенно побледнел. Он молча распластался на ковре, скребя пальцами. Спутники его распластались позади него.
— Увести всех, — сказал судья.
Ния взяли за плечи и поволокли обратно в тюрьму.
Прошло, наверное, два дня. В каменный мешок не проникал свет. Изредка тюремщик подсовывал под дверь миску каши и ненадолго ставил по ту сторону двери лампу. Лежак был деревянный, не покрытый ничем. В углу темницы была вонючая дыра, затыкаемая тяжёлой каменной пробкой на цепи. Ний радовался, что перед уходом из дома Никодима натянул на себя всю одежду — и свою, и подаренную хозяином…
Он предавался размышлениям, воспоминаниям — а более всего пытался найти в свой памяти ещё какие-то незаполненные дыры. Что значил, например, тот бег с факелом?.. Но сразу же накатывали тупость и сонливость, и мысли теряли силу. Тогда он засыпал, надеясь почерпнуть полезное из снов, но и сны были совершенно непонятные — вероятно, не его. И лишь однажды ему показалось, что сквозь туман и мрак он видит Ягмару, стоящую на высокой скале и машущую ему рукой — но это могла быть и не Ягмара…
Но, так или иначе, а время шло, и однажды его растолкали и, не связывая рук, куда-то повели.
Это была не та комната, где вершился суд, но здесь сидел судья в простой одежде из толстого шёлка — и с ним невысокий коренастый человек в белом шерстяном плаще, по виду грек. Он сидел в углу и читал небольшой пергамент. На вошедшего он не взглянул.
