— Итак, уличённый и признавшийся вор Ний из Аркаима, мною решение относительно твоего наказания принято. Прими же его и ты…
Судья сделал паузу. Ний, опустив голову, молчал.
— Учитывая все обстоятельства, и отягчающие, и смягчающие, за твою вину тебе надлежит быть проданным в рабство на торгах сроком на пять лет. Или… — он снова замолчал, словно бы подбирая слова. — Или быть взятым в солдаты на тот же срок. Я даже готов предоставить тебе выбор.
Ний сглотнул.
— Собственно, выбора особого нет, благочестивый, — сказал грек, не поднимая глаз от пергамента. — Или он запишется сейчас солдатом, или я завтра куплю его на торгах. Просто в первом случае он будет получать жалование от царя, а во втором — только еду и одежду. Служба же будет одна и та же.
— Это меня уже не касается, Главк. Теперь говори ты, вор, — сказал судья.
— Я не могу выкупить себя сам? — спросил Ний. — Мне нужно только написать письмо в Тикр, и должную сумму пришлют — золотом или купеческой распиской.
— С Тикром нет никакого сообщения, — сказал судья. — А у меня нет денег кормить тебя годами. Город не согласится на это, и тебя так или иначе продадут с торгов, только на больший срок. Но тогда ты наверняка попадёшь в каменоломни. Сейчас большой спрос на камень…
Ний покивал.
— Я вижу, у меня нет выбора.
— Видишь правильно, — грек поднял голову и впервые посмотрел на Ния. — Такие, как ты, нужны царю Александру.
— Такие, как я?
— Да. Чрезмерно везучие.
— Не сказал бы, что это про меня, — пробормотал Ний.
— Ты просто многого о себе не знаешь, — сказал Главк.
Глава тринадцатая
ГОРОД В ОГНЕ
Вальда проснулась затемно. Дом ещё спал. Гамлиэль с сыновьями вернулся совсем поздно, весь выжатый до капли, выпил горячего вина и уснул, едва коснувшись ложа. Они тренировали ополчение, набившихся за стены жителей подгорода. Мастеровые были сильны и умны, но воинских навыков не имели совсем. Впрочем, и новый её муж, и новые сыновья не были воинами в полном смысле слова, но хотя бы приучались к оружию издавна — Гамлиэль ещё лет пятнадцать назад гонял разбойников на Инелее, прославившись как жестокий, но справедливый военачальник, — и это не говоря о его молодости, проведённой в седле и на мостике биеры. Годы брали своё, но и сейчас он легко мог осилить с мечом пятерых необученных с вилами и цепами, а глаза оставались зоркими, и стрелы его разили без промаха…
Город сидел в осаде, не испытывая пока трудностей с продовольствием — и тоже во многом благодаря деньгам Гамлиэля: почти сразу он скупил, не особо торгуясь, запасы зерна, рыбы и мяса у здешних купцов и наладил их бесплатную раздачу бедным и служивым; и не раз его тайные люди проводили в город обозы с продовольствием из окрестных мест, чудесным образом минуя заставы… примерно так же, как провели саму Вальду: ночь, тихий шёпот, глухое бряцанье серебра… Вальда знала, что начальник стражи ар-хаима
[16], Магон, ревнует Гамлиэля, поскольку тот ненароком отодвинул Магона в тень и лишает теперь воинской славы, но как умный человек Магон понимал, что сейчас Гамлиэль для города нужнее, чем он сам. Пожалуй, не понимал этого только сам ар-хаим. Властолюбие убило в нём здравый смысл.
Гамлиэль пересказал ей разговор с ар-хаимом. Тот требовал не лезть в дела обороны, предоставить всё специально назначенным для этого людям — а иначе в тюрьму или на виселицу. Если совсем невтерпёж и охота чем-то занять руки — строй кузницы…
Впрочем, и кузницы Гамлиэль построил тоже. Круглые сутки грохотали молоты на заднем дворе. Ковали в основном не оружие, его в арсенале оказалось изрядно, а доспехи — железные нагрудники, наручни и шлемы греческого образца, закрывающие голову и почти всё лицо.
Рядом из толстых кож, проложенных войлоком, шили защитные рубахи.
…Осада, конечно, была странная. Похоже на то, что восставшие обложили город — и не знали, что делать дальше. Время от времени они пытались штурмовать ворота, бросаясь на них с топорами и кольями. Штурмующих отгоняли стрелами, потом выходили и оттаскивали подальше мёртвых и раненых. Нападали всегда малыми силами, человек по пятьдесят. Иногда из подгорода, скрываясь за ещё не разбитыми постройками, метали через стену стрелы. За всё время стрелы ранили только двоих — прачку, нёсшую прополосканное бельё, и пожилого мастерового. Мальчишки собирали стрелы и связывали их в пучки — небось, и пригодятся. А враги начали рыть траншею, углубились по пояс и бросили рытьё. Так и ходили по ней. Стали строить что-то вроде амбара на огромных, в два роста, колёсах — и тоже бросили недостроенным. Если бы не чудовищное преимущество осаждающих в числе — ночами от костров облака светились так, что можно было ходить по улицам без фонаря, — и если бы не нерешительность ар-хаима, то, по мнению Гамлиэля, одна решительная вылазка стражи и ополчения — и бунтовщиков бы след простыл. Но тот даже слышать об атаке не желал.
Так что Гамлиэлю с сыновьями оставалось только учить ополченцев обращаться с оружием и держать стену.
Вальда вспомнила, как они с Исааком появились в этом доме — глухой ночью, под собачий лай, страшно усталые и страшно грязные. Гамлиэль вышел им навстречу, распахнул глаза — и Вальда показала ему запястье, на котором не было жемчужной нити. Осталась просто толстая многокрученная шёлковая нить — жемчужины по одной начали распадаться после той ночи в пещере, превращаясь в тонкую серую пыль… Гамлиэль всё понял без слов.
Дальнейшее оказалось простым, немного шумным — и как в тумане. Трудной была только встреча с судьёй — пришлось долго рассказывать, как и почему дочь его не вернулась в дом, а ушла с женихом. Видно было, что отцу это не по сердцу, и он всё порывался обвинить в чём-то Вальду — а может, и не порывался, просто она сама испытывала потребность оправдаться, будто была виновата в том, что Камень распорядился так, а не иначе… Наверное, и судья понимал, что всё произошло не по её вине, но понимал головой — а сердце желало иного. Впрочем, это не стало препятствием к исполнению формальностей: судья записал её в кодекс свободной женщиной по причине долгого безвестного отсутствия мужа и дал добро на повторный брак…
Гамлиэль превратился во влюблённого юношу и молодожёна. Хлопоты по принятию Вальдой новой веры он взял на себя, и всё свелось в конечном итоге к окунанию в купель под присмотром трёх стариков.
И всё равно Вальда никак не могла привыкнуть к своему новому положению. Всё было прекрасно, но происходило как будто не с ней.
Одевшись потеплее — что приходилось экономить, так это дрова, — она вышла в общую комнату, огромную, высокую, а потому гораздо более холодную. Дом спал. Младший сын, Иаков, с началом осады перебрался с женой и маленькой дочерью в дом отца, старший жил своим домом, но часто оставался ночевать — если дела требовали его немедленного присутствия. Тогда он спал на кухне у тёплой печи. Стараясь не шуметь, чтобы не потревожить Исаака, Вальда разожгла огонь в маленьком медном очажке на треножнике и села над ним, грея руки.
