Правда, я пропустил многие из лекций, читавшихся на борту. Чтобы зарекомендовать себя истым любителем птиц, я должен был находиться на смотровой палубе. Истый любитель птиц стоит весь день на злом ветру, обдаваемый соленой водяной пылью, и вперяет взор в туман или слепящий свет в надежде приметить что-нибудь необычное. Даже когда интуиция говорит тебе, что тут ничего нет, единственный способ узнать наверняка – это не жалеть времени, это исследовать каждый намек на птицу вплоть до горизонта, это вглядеться в каждую антарктическую китовую птичку (вдруг окажется редкой и волнующей снеговой китовой птичкой), которая носится среди волн, в точности соответствуя им расцветкой, в каждого странствующего альбатроса (вдруг окажется королевским альбатросом), решающего, стоит ли пристроиться за кормой судна. Морская вахта – это порой тошнота от качки, зачастую стужа и почти всегда мучительная скука. Набрав тридцать часов вахты и записав себе в актив всего одну примечательную морскую птицу – кергеленского тайфунника, – я капитулировал и поддался другому навязчивому влечению, не столь отчуждающему, – к игре в бридж.
Со мной играли Дайана, Нэнси и Джак, жительницы Сиэтла и участницы книжного клуба, к которому принадлежали еще несколько человек на нашем борту. Как с Крисом и Адой, у меня завязалась с ними дружба. В одной из наших первых сдач я сделал глупый снос, и Дайана, высококлассный юрист по делам о банкротстве, посмеялась надо мной: «Это был жуткий розыгрыш!» Я сразу проникся к ней симпатией. Мне нравилось, что за столом не стеснялись в выражениях. Когда моя партнерша Нэнси, которая продает вилочные автопогрузчики, играла свой первый в этой поездке шлем и я заметил, что остальные взятки ее, она огрызнулась: «Вот засранец! Можно я сама доиграю?» Потом объяснила, что сказала это с теплым чувством. Джак, тоже юрист, рассказала мне, что написала пьесу про праздничный ужин у Дайаны в День благодарения, на котором она была; во время этого ужина тяжело больной муж Дайаны умер в постели в другой комнате. У Джак – у единственной из пассажиров – я заметил татуировку.
Как в «Волшебной горе», дни в начале плавания были долгими и памятными, а потом все стало ускоряться и расплываться. После радостной встречи с большими коньками (они были великолепны и доверчивы) я потерял интерес к посещению заброшенных китобойных баз. На пятый день нашего пребывания на Южной Георгии даже в голосе Дага, когда он сказал: «Ну что – давайте еще разок на морских байдарках», была слышна усталость. Прозвучало как в конце «Годо», когда Владимир и Эстрагон, исчерпав все мыслимые развлечения, решают повеситься.
Под конец последнего дня плавания, который я большей частью провел за карточным столом, тогда как снаружи сотнями кружили потенциально интересные морские птицы, я спустился в кают-компанию послушать лекцию о климатических изменениях. На лекцию, которую читал австралиец Адам, владелец дрона, пришло меньше половины пассажиров. Я задался вопросом, почему компания «Линдблад» отложила столь важную лекцию до последнего дня. Мой милосердный ответ был таким: компания, гордящаяся своей энвиронменталистской сознательностью, хочет, чтобы мы разъехались по домам с желанием делать больше для защиты природного великолепия, которым мы насладились.
Вступительное обращение Адама, впрочем, подтолкнуло к другим объяснениям. «Карточки для ваших комментариев, – сказал он, – не лучшее место для выражения ваших мнений о климатических переменах. – Он стесненно усмехнулся. – Не расстреливайте вестника». Затем он спросил, кто из нас верит тому, что климат на Земле меняется. Все без исключения подняли руки. А кто верит тому, что это происходит из-за человеческой деятельности? Большинство подняли руки, но не сторонник Трампа и не радиолюбитель. Из дальнего конца кают-компании прозвучал ворчливый голос Криса: «А как быть тем, кто считает, что это не вопрос веры?»
«Великолепное замечание», – отозвался Адам.
Его лекция была чрезвычайно эмоциональным повторением «Неудобной правды»
[27], включающим знаменитый график роста температуры в виде «хоккейной клюшки» и знаменитую карту Америки без Флориды – материк, «кастрированный» грядущим подъемом уровня океана. Но Адам нарисовал еще более мрачную картину, нежели Ал Гор, потому что планета нагревается гораздо быстрее, чем даже пессимисты ожидали десять лет назад. Адам указал на недавний бесснежный старт Айдитарода – ежегодных гонок на собачьих упряжках на Аляске, на тошнотворно теплую зиму, переживаемую Аляской, на возможность того, что летом 2020 года мы увидим Северный полюс без льда. Он заметил, что если десять лет назад было известно, что восемьдесят семь процентов ледников Антарктического полуострова уменьшаются, то теперь эта цифра, судя по всему, дошла до ста процентов. Но самым мрачным, что он сказал, было вот что: климатологи, будучи учеными, обязаны ограничиваться предсказаниями, которые должны сбыться с большой вероятностью. Моделируя сценарии будущих климатических изменений, предсказывая рост глобальных температур, они обязаны исходить из нижних значений, которые будут достигнуты с вероятностью девяносто процентов и больше, а не из тех температур, что возникают в усредненном сценарии. Так, ученый, который уверенно предсказывает потепление на пять градусов по Цельсию к концу столетия, возможно, скажет вам в частном порядке за пивом, что на самом деле ожидает девятиградусного потепления.
Переведя в градусы по Фаренгейту (получилось шестнадцать), я сильно опечалился из-за пингвинов. Но затем, как часто бывает в дискуссиях о климате, когда разговор переходит с диагностики на лечение, мрак сделался особой чернотой, свойственной черной комедии. Сидя в кают-компании круизного судна, сжигающего три с половиной галлона топлива в минуту, мы слушали Адама, превозносящего блага от покупки продуктов на фермерских рынках и от замены ламп накаливания на светодиодные. Он предположил, кроме того, что всеобщее обучение женщин снизит глобальную рождаемость и что избавление человечества от войн высвободит достаточно денег, чтобы перевести глобальную экономику на возобновляемые источники энергии. Затем он сказал, что готов выслушать вопросы и комментарии. Климатоскептики не были настроены спорить. Один из тех, кто верит в потепление, встав, сказал, что занимается управлением жилым имуществом и заметил следующее: жильцы, субсидируемые из федерального бюджета, всегда чрезмерно согревают свои жилища зимой и чрезмерно охлаждают их летом, потому что им не приходится за это платить, и единственный способ противостоять климатическим изменениям – заставить их раскошеливаться. Одна пассажирка тихо возразила ему: «Я думаю, сверхбогатые транжирят гораздо больше энергии, чем субсидируемые жильцы». После этого дискуссия быстро закончилась: нам всем надо было собирать чемоданы.
В шесть часов вечера кают-компания наполнилась снова, на этот раз плотнее: предстояла кульминация всей поездки – показ слайд-шоу, в которое всех пассажиров призвали внести вклад: по три-четыре лучших изображения. Фотоинструктор, проводивший показ, заранее извинился перед всеми, кому не понравятся песни, выбранные им для саундтрека. Музыка – «Here Comes the Sun», «Build Me Up, Buttercup» – безусловно, не помогала. Но и шоу как таковое подействовало на меня удручающе. Было ощущение умаления, которое всегда у меня вызывает наша культура изображений: сколь бы искусно ни нареза́ли жизнь, превращая ее в череду снимков, сколь бы близки между собой по времени эти снимки ни были, всякий раз эта череда главным образом говорит мне о том, что в нее не вошло. Кроме того, приходилось с печалью констатировать, что три недели обучения под эгидой «Нэшнл джиогрэфик» не породили присущую журналу и телеканалу «Нэшнл джиогрэфик» свежесть взгляда. Было болезненное общее впечатление примитивной идеализации. Слайд-шоу претендовало на то, чтобы отразить приключение, которое мы пережили как единая общность, подобная группе Шеклтона. Но у нас не было долгой антарктической зимы, нам не пришлось жить месяцами на тюленьем мясе. Вертикальные связи между персоналом и пассажирами устанавливались слишком настойчиво, чтобы поощрять укрепление горизонтальных отношений. Слайд-шоу казалось поэтому любительской рекламой «Линдблада». Идеализаторский контекст испортил даже те фотографии, которые должны были бы что-то для меня значить, как значат все непрофессиональные снимки, запечатлевающие то, что мы любим. Когда брат в частном порядке показал мне сделанную им фотографию Криса и Ады в шлюпке (Крис неубедительно изображает страшное недовольство, Ада улыбается от души), она оживила во мне радость от знакомства с ними в этой поездке. Снимок был полон значения – для меня. Стоит загрузить его на линдбладовский сайт, и его значение сведется к рекламе.
