Кто должен играть этого Гоголя, опрокинутого в современность? На этот раз я не стал мысленно распределять роли среди артистов своего театра. В стране был кризис. В театре был кризис. В мозгах был кризис. Все привычные механизмы и взаимодействия переставали работать. Я поставил вопрос иначе – кто лучше всех сыграл бы эту роль? Кто больше всего подходит внешне и при этом обладает юмором, мастерством, чувством стиля, заразительностью и… свободным временем, чтобы участвовать в этой затее? Согласитесь, непростая задача! И тут – впервые – пришло в голову: ведь у нас актеры высочайшего класса, теперь, походив по парижским театрам, могу уверенно сказать – высочайшего! Я знаком со многими из них. Да чего там, я знаю их всех! Либо в кино когда-то снимались вместе, либо в концертах участвовали или просто встречались. Но как жаль, что мы никогда не попробовали играть вместе в спектакле. А что, если?!
Первый, кому я позвонил, был Калягин. Без секунды колебаний он принял предложение играть в осовремененном Гоголе. Он сказал, что на ТВ играл Ихарева в «Игроках», но теперь ему даже интересно сыграть роль Утешительного. Время? Время найдем.
Я позвонил Жене Евстигнееву. С ним были знакомы гораздо ближе, но не виделись уже несколько лет. Женя пробасил: «Давай попробуем, съемок у меня сейчас нет, а с остальным разберусь».
Я еще не знал, где мы будем репетировать и играть. Знал только когда – этой осенью! Были переговоры с разными театрами, с разными директорами и управленцами. И возник человек, который решил взять на себя функции продюсера. Новое тогда слово – продюсер! Это не начальник над всеми, а деятель, который впрягается вместе с творцами и тянет общий воз. При этом понимает в финансах, имеет связи, реально смотрит на вещи, знает, что без романтических завихрений театра не бывает. Продюсером стал Давид Смелянский.
Память моя стала работать направленно и избирательно. Я вспомнил про замечательного работника, влюбленного в театр, бывшего когда-то заведующим труппой в Театре Моссовета. Александр Аронин его зовут. Не виделись несколько лет. Но, уходя из Моссовета, Саша оставил мне свой телефон – на всякий случай. Я позвонил и предложил ему заведовать будущей труппой, пока неизвестно из кого состоящей и в будущем неизвестно где выступающей с пьесой «Игроки» Гоголя. Саша сказал, что он находится на службе, но… в ответ на такое предложение немедленно оставляет эту службу и готов приступить к исполнению обязанностей хоть завтра.
Наташу Макарову я знал по Магнитогорску. Много раз гастролируя там, познакомился с этой очаровательной юной пианисткой. Прошло более десятка лет. Наташа жила теперь в Москве и, среди многих талантов, оказалась способным организатором – мягко и покорительно умела общаться с людьми. Была толкова и образованна. Я предложил ей пост директора в несуществующем театре. Она согласилась.
Менее всего мы были знакомы с Леонидом Филатовым. Но он более всего подходил на главную роль – Ихарева. Мы встретились. Леня был погружен в сложные сплетения отношений внутри Театра на Таганке. Леня готовился снимать большой фильм по собственному сценарию. Леня много занимался литературной работой. И все-таки он сказал: «Да!» Если будут твердые сроки, то «да»!
Место, нужно было место! Вместе с Давидом Смелянским мы обратились к Олегу Ефремову. Я написал ему письмо. Потом был разговор. Конечно, сыграли роль и наши старые с ним дружеские отношения. Но главное – Олег Николаевич долгом своим считал поддерживать все, что имело привкус новизны, студийности, опыта.
МХАТ имени Чехова вошел в союз с нами! Мы будем репетировать во МХАТе и играть на сцене МХАТа! У меня кружилась голова от невероятности происходящего.
Я позвонил одному из коренных мхатовцев – Вячеславу Невинному. Я знал, что Слава никогда за всю жизнь не играл на сцене вне МХАТа. Но теперь, когда мы в союзе с его театром, может быть, он войдет в нашу компанию и сыграет роль полковника милиции (на самом деле мошенника) Кругеля? Слава сказал: «Оповестите, когда первая репетиция».
Шло лето 91-го. Прошел референдум о сохранении Советского Союза. Ельцин накачивал самостоятельность РСФСР. Горбачев вел борьбу на многих фронтах. Мир увлекался Россией и всем российским. Демократия взлетала на высоты и шмякалась о землю. А люди… массы людей… то есть не все массы, а массы в больших городах, особенно в столице, были исполнены надежд и предчувствия добрых перемен. Свободы нам, свободы, и все устроится! И в это время я вчитывался в Гоголя, и лезли в глаза слова проницательного автора, а может, и пророка: «Странно, отчего русский человек, если не смотреть за ним, сделается и пьяницей, и негодяем?
От недостатка просвещения.
Бог весть от чего! Вот ведь мы и просветились, и в университете были, а на что годимся? Ну, чему я выучился? Ничему. Так и другие товарищи».
(Это у Гоголя так – «товарищи», у Гоголя. Мы не подгоняли под наше время!)
«Эх, господа! Ведь вот тоже сочинители разные всё подсмеиваются над теми, которые берут взятки; а как рассмотришь хорошенько, так взятки берут и те, которые повыше нас. Ну, да вот хоть и вы, господа, только разве что придумали названия поблагородней: пожертвование там… или там Бог ведает, что такое, а на деле выходит – такие же взятки».
Вот тебе и Гоголь! Вот тебе и первая треть XIX века. Вечно, что ли, тексты будут современны? Может, и вечно. Потому и называется – КЛАССИКА!
Спектаклю решено было дать название «ИГРОКИ XXI».
Будущая труппа была названа «АРТель АРТистов». Одна из первых антреприз нового времени. (Если не первая?!)
И с этим уехали мы с Теняковой в Сочи – в санаторий «Актер». Купаться, отдыхать, но, главное, завершить все литературные работы по «Игрокам». Были добавлены тексты из «Мертвых душ», из другой прозы. Но Гоголь – персонажи должны говорить только текстом Гоголя. Шел август, и Черное море было роскошно.
И грянул путч. Форосский пленник. Дрожащие руки однодневного диктатора Янаева. Ельцин на танке. Балет «Лебединое озеро». Появление радио «Эхо Москвы».
Немедленно вылететь из Сочи не представлялось возможным. В санатории водораздел рассек население – кто за Ельцина, кто за ГКЧП? С Теймуром Чхеидзе, жившим двумя этажами ниже, объединились в нашем номере. Сидели перед телевизором, ждали новостей. На экране мелькали старые фильмы, и новости просачивались редко. Было тревожно. В ночь с 20-го на 21-е я писал:
Агония страны, гнойник прорвался внутрь,
Медикаментов нет, погибли все врачи.
Ну что же, господин, товарищ или сударь,
Пора держать ответ, пора прозреть в ночи.
Не немцы у ворот, а собственные танки.
Не Прага, не Кабул, захвачена Москва.
Ну что ж, проснись, народ! Тронь
с мертвенной стоянки!
Ты долго шею гнул. Ты слишком долго спал.
Финал был совсем патетический – такое было настроение:
Гражданская война? А что поделать, братцы?
Всё круглые слова да круглые столы.
Накушались сполна! Пора за колья браться.
Все отняты права, и скалятся стволы.
Я никому не показал эти стихи, но про себя был доволен, что они написаны. Волна отчаянного восторга, бушевавшая в столице, докатилась и сюда – под пыльные санаторские пальмы.
