Неизвестный художник
Портрет неизвестного
XIX век (??)
Посмеялись. Хотелось плакать.
Хозяин Кузьмич был беднее меня. Я чувствовал себя барином и, как барин, раза три в неделю покупал «маленькую» водки и приличные пирожки с капустой в колхозной столовой деревни Сима. Приглашал Кузьмича вечерком выпить-закусить. Вечеряли. Квакали лягушки. Кузьмич рассказывал.
«Жизнь сейчас, вообще, нормальная. Жить можно. Но люди… ох, если тебе, Юрьич, порассказать, чего тут бывало… Это страшное дело… Вот, Василий Егорыч, который, бывает, заходит, видал его, это он меня спас. Если бы не он, меня бы уж, наверно, двадцать пять лет как убили бы… Знаешь, война началась, мобилизация, там, сынов взяли, жены сестры мужа, ну, ясно… А я по возрасту и по зрению не гожусь. Ага. Ну, немец прет. Ага. Райком всех партийных собирает, так? А мы с Василием Егорычем оба партийные. Говорят, надо ополчение создавать из добровольцев. Сидим в детской школе, за партами. Говорят – пишите заявления на добровольцев, надо всем беспартийным пример подать. Ну, один говорит – у меня детей четверо, жена совсем больная, и сам я по туберкулезу не подхожу, по легким, как я пойду, а они как? Ну, тут многие загудели. Да я тоже – дом на мне, братьёв забрали, отец старый обезножел, только сидеть может, куда я уйду? Вот… А секретарь говорит – запираю вас в классе на один час. Через час приду собирать заявления. Смотрите. Листочки нам роздали, ручки с перьями и заперли.
Сидим. Мужики говорят – ну как я пойду, на смерть, что ли, дом оставлять? Думаем. Я все макаю перышко в чернильницу, а не пишу. Не знаю, как быть. Тут мне Василий Егорыч говорит – пиши, хочу добровольцем. Я говорю – как же хочу, когда не могу я хотеть. А он шепчет – пиши, хочу добровольцем. И сам тоже пишет. Ну, я взял и написал. А другие – нет. Не можем, говорят, и не по закону, потому нет кормильца у семьи.
Вот… Пришел секретарь, собрал бумажки, говорит – идите, вам сообщат. И сообщили. Нас четверых, которые согласились, оставили тут, в тылу, и должности дали как идейно надежным. А кто отказался, их всех записали добровольцами – и в ополчение. Они все полегли. Там двое только живыми остались, но они уж теперь померли.
Так что я Василию Егорычу теперь по гроб жизни обязан – объяснил, что все надо добровольно делать».
Выпили. Кузьмич говорил.
«Я ведь сам из Кольчугина. Тут-то я уж после оказался. А так – из Кольчугина. Отец мой там на металлургическом заводе с малых лет был. Это громадный завод был до революции еще. Ох махина! Хозяин был у них хороший. Клуб построил. Спектакли играли, вот как вы, артисты были свои. Культурно. И платили хорошо. Правда, и работали… от ночи до ночи. Но ведь и праздники бывали. Пасха там, Троицын день, Рождество… чего еще… это как закон – премию дадут, и гуляй. Гуляли… ух! Сильно. Отец мой не сильно был пьющий, он и в клуб ходил, а другие, конечно, сам знаешь. Но вот, говорят, в праздник пьяного никто не тронет. Наоборот, городовой подымет, который валяется, домой отведет. Культурно. У нас в Кольчугине было как надо. А вот ивановские, ткачи эти, нет, с ними не дотолкуешься. Правда, ярославские еще хуже. Мы с ними всегда драться ходили. Ох, Юрьич, я тебе скажу, ярославские люди – это хуже евреев, ей-богу. Грубые, хитрые. А в Кольчугине жизнь была настоящая. Все довольны были».
– Слушайте, Кузьмич, – сказал я. – Очень интересно то, что вы рассказываете. Но вы мне объясните – если так хорошо жилось, откуда же взялась эта революция? Мы же учили – были стачки, были забастовки, листовки. Выдумки это, что ли? Революция все-таки почему-то случилась?
Кузьмич взвыл:
– Да это все в Иванове! Все из-за них! Если б не они, ничего бы и не было!
И опять выпили под пирожок.
Много лет прошло с тех пор. А на Кузьмича, если захотите, можно взглянуть. Я позвал его, и он записался сниматься в массовых сценах нашего фильма. Я его представил Швейцеру и Соне. Ему даже дали сольный выход. Если будете смотреть «Золотого теленка», обратите внимание – первое появление в фильме Зиновия Гердта – Паниковского. Идет Паниковский, прихрамывая и почесываясь, по городу Арбатову (то есть Юрьеву-Польскому), собираясь представиться сыном лейтенанта Шмидта. Навстречу ему идет местный мужик с пустым ведром – плохая примета. Гердт в сердцах плюет в это ведро. Так вот мужик с ведром и есть мой Кузьмич.
Интересно, как там теперь в Кольчугине, при капитализме?
Дивертисмент
(Уроки аристократизма)
Мы были в Англии. Сперва один день в Париже, а потом двадцать один день в Лондоне. Париж нам обломился, потому что в Лондон прямого самолета не было из Москвы. Представляете, как давно это было? Очень давно. В 66-м году, в мае. Большой драматический театр из Ленинграда показывал на сцене лондонского театра «Олд Вик» две свои постановки: «Идиот» Достоевского и «Я, бабушка, Илико и Илларион» Думбадзе и Лордкипанидзе.
«Рассел-отель» на Рассел-сквер – это самый центр Лондона. Там мы жили. Мы не получали гонораров. Мы получали суточные – 3 фунта 14 шиллингов в день. Это было много (для нас!). Билет в дорогой кинотеатр на премьеру «Доктора Живаго» стоил 10 шиллингов, ботинки можно было исхитриться купить за фунт. Национальная галерея и Британский музей – бесплатно. Завтрак в отеле был роскошный, из четырех блюд. На обеде экономили. Ужинали в недорогих ресторанчиках. А водка и легкая закусь на ночь – все свое, в номере.
А еще иногда бывали приемы. Классные! Наш театр принимали на высоком уровне. Были даже званы всей труппой в Уайтхолл. Сами понимаете, это уже уровень правительственный, с мажордомом в белых чулках, выкликающим фамилию каждого входящего в зал. Мы и королеву видели. Ей-богу! Я сидел в десяти метрах от нее в Виндзоре. Финальный матч на кубок по конному поло. Играли Англия с Индией. Муж королевы участвовал в игре. А Она смотрела – такова традиция. День был холодный. У Ее Величества мерзли руки, хотя была она в перчатках. Это было заметно. Народа на трибунах было совсем мало. Но мы сидели всей труппой, как кролики. Тоже мерзли – не рассчитали с одеждой, но счастливы были без всякой меры. Мы ведь еще застали те, старые английские деньги! Я держал в руках гинею и знаю, что в ней 21 шиллинг, в отличие от фунта, в котором их 20. Был флорин. И в шиллинге было 12 пенсов, и это тоже были деньги. Через год деньги эти отменили и перешли на скучный десятичный счет. Но мы-то застали! Успели.
К делу! Хозяином нашим и продюсером гастролей был мистер Грегори. Он был настоящим мистером, а хотел стать сэром и в этом смысле надеялся на резонанс от наших гастролей. Затеять и провести объемную культурную акцию с драматическим театром из неведомого и опасного Советского Союза – такое должно быть оценено введением в рыцарское достоинство. Как мы увидели, мистер Грегори был женат на очень красивой женщине. Как говорили, миссис Грегори была не только очень красива, но и очень богата. Мы в этом убедились, когда верхушка театра и исполнители главных ролей были однажды вечером званы к ним в дом на ужин.
