Наутро третьего дня мы уезжали в Токио. Снова лил дождь. И снова на дороге нам помахал рукой человек с зонтиком. Мы завернули в сельский ресторан.
Небольшой зал весь заполнен. Но стол для нас был заказан заранее. Кухня европейская – французская. Хозяин ресторана – бывший директор школы и учитель французского. Уйдя на пенсию, переселился в эти края и лет пять назад занялся ресторанным делом. Теперь его знают в округе. Владелец козлят и мастерица валенок рассказывают о посетителях. Знают всех, и их все знают. Они оживлены, веселы. Самое удивительное, что почти весел Миядзава. Пожалуй, никогда не видел я его таким открытым, раскрепощенным. Вся мебель в ресторанном зале изготовлена бывшим историком искусств. Теперь он столяр и краснодеревщик. Вон он у окна – обедает с компанией. На стенах большие современные гобелены. Их автор – переселившийся сюда художник, целиком отдавшийся искусству гобелена. В соседнем городе у него сейчас выставка. Вот он, кстати, входит… можем познакомиться.
Миядзава среди своих. Он молчалив, как всегда в обществе, но я вижу – и тело, и душа его обретают здесь силы.
Лил дождь. Мы вырулили на основную магистраль и помчались в плотном потоке машин к столице. Знаете ощущение, когда, сидя в машине, проходишь в механической мойке туннель из вертящихся щеток и обвала пенной воды? Ласковая буря, которая, не касаясь тебя, обволакивает. Такое ощущение испытывали мы час за часом на пути из горной префектуры в Токио.
– Хорошие люди, – сказал Миядзава после долгого молчания. И повторил: – Очень хорошие люди.
Концерт, кажется, получился. Полуторачасовое представление, в котором две трети программы было на русском языке, японцы выдержали. Взявшись за руки, мы кланялись вместе с Миядзавой. За кулисами появились почти все участники поставленного мной год назад ибсеновского спектакля. Потащили в ресторан. Я искал Миядзаву, но его не было.
Тяжело заболела его старая мать. Оказывается, сегодня днем он положил ее в больницу и теперь, ночью, поехал проведать.
Миядзава исчез. Искал его по телефону и через знакомых. Потом он передал, что приедет провожать нас. Остальное я уже рассказал. Потом он позвонил в январе.
Я ждал встречи с ним 31 мая.
Умер он в конце февраля. Позвонили из Токио.
Я написал этот псалом и послал его факсом в Японию.
Мне сообщили, что текст перевели на японский язык и прочли над его гробом.
Вот этот текст:
Друзья!
Когда вы будете прощаться с МИЯДЗАВА-сан, хочу, чтобы вы знали – здесь, в России, много людей переживают его кончину как личное горе.
Этот человек, никогда не носивший галстука,
Этот человек, живший, преодолевая бесконечную усталость,
Но успевший сделать так много, что кажется – не под силу это одному человеку,
Этот человек, смеявшийся над тем, над чем не смели смеяться другие,
И делавший всерьез то, что другим казалось смешным,
Этот человек, задумывающий невероятное и умевший невероятное сделать реальностью,
Этот человек, до собственной смерти сохранивший своих родителей,
Каждое утро вывозивший их в парк встречать рассвет нового дня,
Этот романтик с иронической улыбкой,
Страдавший и от одиночества, и от обилия знакомств,
Этот оригинальный ум,
Это отзывчивое сердце – МИЯДЗАВА.
Я шлю ему мою благодарность за нашу дружбу,
За неожиданности жизни, которые подарил он мне,
За мою любовь к Японии, которая пришла через него.
В этот траурный день я думаю о нем,
Я кланяюсь его светлой памяти, пробежавшей по холмам и оврагам моей жизни,
Чтобы остаться недосягаемой и незабвенной.
Дивертисмент
(Грузины)
Вот как надо жить! Вот по каким улицам надо ходить! Вот как надо праздновать каждый день нашей мимолетной жизни! Вот как надо смотреть на женщин! Вот за какими столами надо сидеть! Вот сколько друзей надо иметь! Вот сколько надо иметь свободного времени! Вот город, в котором солнце ближе к тебе, чем в других городах, и кажется, счастье твое совсем где-то рядом, – Тбилиси!
Еще в детстве испытал я это впервые. Отец привез нас с мамой в Грузию в писательский Дом творчества «Сагурамо». Но сперва был ГОРОД – Тбилиси. Был 46-й год. Победа. Но голодная победа. В Москве у нас жизнь была стесненная, во всех смыслах. А тут… Боже ты мой, как нас принимали! Какая была еда! Какие удобные машины нас возили! Какой просторный номер был в гостинице «Тбилиси» на несравненном проспекте Руставели. Правда, отец в то время был большим начальником всесоюзного масштаба. Но ведь он и в Москве был этим самым начальником. Почему же там ничего не было, а здесь было все? Э-э, слушай! Зачем голову вопросами забивать?! Гуляем! Целый день кутить будем! Ночь тоже!
А в 60-м году были первые гастроли товстоноговского БДТ в Тбилиси. Целый месяц! И с громовым успехом. И мне было 25 лет!..Ах!
Были и другие гастроли, приезды. И еще, и еще…
Гостем вообще хорошо быть. В России тоже принять умеют. Такие обеды, переходящие в ужины, умеют закатывать. Но в Тбилиси-то начинается с завтрака! Прямо сразу, с утра – вот в чем разница-то!
Ладно, это я шутки шучу. И шутки эти с горечью пополам. Потому что в последние мои приезды в Грузию – уже в отдельную от нас страну – видел я в гостинице, где жил, вперемежку с гостями годами живущих беженцев. Видел нищих стариков на все том же проспекте Руставели, чего раньше быть не могло. Видел глаза моих друзей, в которых пряталась небывалая раньше грусть. И многих уже не стало. Потому и хочется на короткое хоть время перенестись в прошлое, расслышать навсегда полюбившиеся звуки кавказского оркестра и грузинское многоголосье и под этот аккомпанемент увидеть вдруг тех, кого нету теперь, и вспомнить… смешное. Обязательно смешное хочется вспомнить.
Додо Алексидзе был и главным режиссером, и председателем Грузинского театрального общества, и профессором, и депутатом, и членом множества множеств советов, комиссий и комитетов. Дмитрий Александрович источал доброту и дружелюбие. У него за спиной было достаточно успехов, побед и достижений. Теперь (так, по крайней мере, казалось) он блаженствовал в роли всеобщего благодетеля и руководителя. Он был зван всюду и был председателем и тамадой везде. Рядом с ним всегда находился его заместитель по Театральному обществу актер Бадри Кобахидзе – высокий, немолодой уже красавец. Эта пара – Алексидзе, похожий на пирующего князя с картины Пиросмани, и Кобахидзе, похожий на английского лорда, – пара эта была восхитительна. Непрерывные пиры и банкеты в честь неиссякающей вереницы гостей делали Додо, можем сказать, несколько рассеянным. Просто не хватало времени углубляться в какие бы то ни было проблемы. Некоторая поверхностность искупалась прирожденной интуицией и глобальным обаянием.
Алексидзе в речах горячо призывал молодежь брать пример с мастеров – больше читать, овладевать секретами профессии, целиком отдавать себя театру.
