В 10 утра собрались на расширенный худсовет театра – обсуждать пьесу американского драматурга Гибсона «Сотворившая чудо». Собралась почти вся труппа – решали, принимать ли пьесу к постановке, кому ставить и кому играть. Додо Алексидзе взял слово, и все уважительно внимали ему.
Додо говорил, держа папку с пьесой в руках:
– Дорогие мои, когда я прочел эту пьесу, я с ума сошел – такой темперамент, такие характеры, такая сила в ней. И конечно, особенно потрясла главная героиня. Это чудо! Как правильно называется эта пьеса – «Сотворившая чудо»! Именно так. Это превращение, оно должно восхищать нас.
– Дмитрий Александрович, вы говорите о самой девочке или об учительнице? – спросили с места.
– Э-э, какая учительница! Сама девочка! Конечно, девочка. Когда она говорит, ее слова должны обжигать! Все ее монологи, любая реплика – это блестящий выпад.
– Додо, она же немая, – шепнул Бадри, сидящий рядом за столом президиума.
– Да, она немая! – подхватил Додо, изумленно поглядев на Бадри. – Именно потому, что немая, так выразительна эта роль. Разве мы говорим только ртом? Глаза! Глаза могут сказать в сто раз больше! Она же все видит. Сказать не может, но она смотрит на этот мир и…
– Додо, она слепая, – проговорил Бадри.
Алексидзе втянул носом воздух, пожевал губами и продолжал на полтона выше:
– В этом все дело! Ползучий реализм надоел уже – болтают слова, а театр – это не слова, а страсть! Пусть она немая, слепая… пусть! Так придумал американский драматург. Говорят другие, и пусть говорят… но она все слышит. И именно в этом…
– Додо, она глухая…
– Она глухая! – крикнул Алексидзе, посмотрел на папку в своей руке, а потом швырнул папку на стол. – Что за пьесу вы мне подсунули? Что такое – героиня слепая, глухая, немая. Как это может быть? С ума сошли?
Как хохотал весь худсовет! И громче всех хохотал Додо Алексидзе.
Напомню, что в драме «Сотворившая чудо» женщина-врач ищет пути к сознанию слепоглухонеморожденной девушки и в результате находит с ней контакт.
Тамада! Спикер застолья! В Грузии тамада – это очень серьезно. Вообще-то, каждый грузин тамада. Но бывают признанные профессионалы. Об одном из таких этот рассказ.
Мой друг актер Гоги Харабадзе привел меня в компанию незнакомых людей, далеких от мира искусств. Но одна из особенностей Грузии в том, что ее житель, как бы далек ни был он от театра, литературы, живописи, громогласно и искренне уважает и то, и другое, и третье.
Стол был богат. За столом сидело человек двадцать пять. Тамада поднимал тост за каждого. Пили до дна. До этого места все понятно? Пойдем дальше. Речь тамады – большое искусство. Некоторые думают, что тамада поздравляет с чем-нибудь «тостуемого» или просто льстит ему. Это не так! Это плохой тамада. Хороший тамада говорит правду о человеке, он всесторонне понимает его, но в данный момент предлагает всем присутствующим увидеть лучшее в нем. Это должно вдохновлять и того, о ком говорят, и всех, кто поднимает за него бокалы. Тамада не имеет права врать!
Конечно, все старинные искусства (а искусство тамады – старинное) в новое время немного упростились, истерлись, лишились строгости, но… все же! Гости очень внимательно выслушивали каждый тост и с гулом одобрения поднимали бокалы. Тот, за кого пили, стоя выслушивал обращенную к нему речь. Застолье шло по-грузински. Гоги переводил мне.
Дошло до меня. Тамада перешел на русский язык, извинился, что плохо его знает, и начал речь. Он сказал, что давно мечтал посидеть со мной за одним столом, что он, конечно, знает, какие замечательные роли сыграл я, что он никогда не сможет забыть того впечатления, которое оставило в его душе мое страстное, полное силы и юмора искусство. Он сказал, что для него большая честь провозгласить тост за меня и поэтому… Тут он быстро произнес несколько слов по-грузински, Гоги что-то ответил тоже по-грузински, и тамада, повысив голос, проговорил здравицу. Я слушал стоя и из-за сильного его акцента не разобрал слов. А вот гости грохнули смехом, и я увидел, как громадный Гоги сползает от хохота под стол.
А произошло вот что – тамада понятия не имел, кто я такой, но не хотел этого показать, потому что другие гости знали меня по кино. Он, нарушая закон, наплел формальных комплиментов, но не знал даже моего имени. «Как зовут гостя?» – спросил быстро по-грузински. Гоги не мог сказать «Сергей» – он выдал бы тамаду. Он нашелся: «Закариадзе», – сказал Гоги, имея в виду, что покойный великий артист звался Серго. Но наш тамада подумал о живом брате Серго, которого зовут Бухути. И он сказал мне: здравия тебе, наш любимый Бухути!
Эх! Ах! Тбилиси! С его теплом, вином, весельем, ляпами. Не забыть – было! Прямо из аэропорта в турецкую баню. Теплый камень лежанок. Большая бочка с горячей водой. И мы набиваемся в эту бочку – шестеро – хозяева и гости. Мы отмокаем. Мы уже начинаем говорить, и такое блаженство, что это будет длиться долго, что нам много дней будет интересно друг с другом, что мы нужны друг другу, что мы вместе!
Вечная память тем, кто ушел! Дай Бог сохранить себя живущим друзьям из теплой страны Грузии!
Земные и внеземные контакты
«Ученые – это люди, удовлетворяющие собственное любопытство к загадкам природы за счет государства». (Кажется, Резерфорд в разговоре.)
«Театр – чудесное учреждение. Если бы еще не спектакли и не репетиции, он был бы совершенством». (Актер Карнович-Валуа в разговоре.)
Шутейный стиль общения считался хорошим тоном. И в научной среде, и в театральной всякое важничанье, обида на шутку, отсутствие самоиронии были гибельны. Ты обязан иметь юмор или должен терпеть юмор окружающих, если не хочешь быть отторгнутым сообществом коллег. Этим интеллектуалы и артисты отгораживали себя от власти, которая в XX веке была слишком серьезной и шуток с собой совершенно не терпела.
Знаменитый «спор физиков и лириков» на самом деле был пустышкой. Это была игра, «заморочка» для ублажения начальства и собственного развлечения. На самом деле физики и лирики прекрасно уживались и очень любили совместные мероприятия. Но ведь для проведения мероприятия нужны средства, а средства (все!) были только у государства. Ну, значит, будем громко спорить, кто важнее, кто нужнее, а потом скажем государству: понимаете, хочется получше узнать друг друга, найти какое-то морально-политическое единство, чтобы ученые актерам что-нибудь объяснили, а актеры ученым спели бы что-нибудь, что ли… О! Морально-политическое единство серьезное государство поощряло. «Давайте! – говорило государство. – Устройте что-нибудь совместное». – «Так средства нужны», – кряхтели хитрые физики и лирики. «Ну, на такое дело и средств не жалко, выделим, – говорило государство. – И даже своего представителя пришлем, чтобы вы там не передрались». «Да не беспокойтесь, – кричали физики и лирики, – не надо никакого представителя, мы хорошо будем себя вести, вы только средства выделите и больше ни о чем не думайте! Договорились? Лады?» – «Ну тогда… лады!»
