И снова идем по теплой улице под теплыми каштанами и тополями. Старый, не особо выразительный домик. На нем мемориальная доска – ЗДЕСЬ РОДИЛАСЬ И ЖИЛА в детские годы Раневская. Как током ударило! И всколыхнулось многое, и связались обрывочные нитки в узелки.
Моя дорогая, моя незабвенная Фаина Георгиевна, с которой мы еще, кажется, совсем недавно вместе играли и, взявшись за руки, выходили кланяться публике, которой, «вдруг понимаю», более пятнадцати лет нету на этом свете, она ведь сменила фамилию и взяла прекрасное имя Раневской не только потому, что любила героиню пьесы «Вишневый сад», но и по землячеству – Чеховы-то соседи. И опять все три века закручиваются в моем сознании в единый канат, на котором держусь и который не мне расплести на составные части.
В правительственной больнице, в отдельной палате, Раневскую окружало множество приборов и специальных медицинских приспособлений. Но легче от этого не было. Она хотела домой, к своим книгам, к своему дивану, к своей собаке, к своему одиночеству. Она лежала, закрыв глаза, и изредка стонала. И вдруг, тоже как стон, низким своим голосом сказала напевно: «Дай… мне… ручку…» Я замер. Стало страшно. Никогда она не обращалась ко мне на «ты». Я наклонился и взял ее за руку. Она выдохнула: «Каждый… пальчик… Я их… все!.. перецелую». Только тут я понял, что Раневская ПОЕТ. Голос набирал силу, слова ложились ровнее, и мелодия стала определенной:
Обниму тебя еще раз,
И уйду, и затоскую…
И уйду…
И затоскую.
«Хорошо я спела? – спросила она, не открывая глаз. – Это замечательный романс». Потом глаза открылись. Они были огромные и выпуклые. Она произнесла шепотом: «Как мне страшно умирать».
Нельзя же кончать книгу на этой ноте! И жизнь нельзя кончать на этой ноте. И век нельзя кончать на этой ноте. Я сменю тональность. Я введу вас в закулисную атмосферу актерского праздника.
ПОСЛЕ спектакля, после премьеры, после сотого представления, ПОСЛЕ трудов.
Именно сюда стараются проникнуть посторонние – закулисье притягивает более, чем само представление. Зрители почему-то думают, что на сцене им показывают не лучшее, а лучшее прячут у себя за кулисами, как скаредные хозяева прячут самые вкусные блюда от не очень дорогих гостей. Это неправда! Много грехов у актеров, но сцене они отдают всё, что имеют, всё, чем богаты. А потом, когда отгремели аплодисменты (они ведь гремят всегда, и проходят годы, пока научишься различать, кто аплодирует и за что аплодируют), когда закрылся занавес, до того, как придет понимание, кому сколько славы и дивидендов досталось, актерам хочется остаться одним, без посторонних, и ВСЕМ вместе. Именно сюда, бывает, влезают телевизионные камеры, микрофоны, корреспонденты, просто тусовочники, чтобы вот так, попросту попросить сказать пару слов, тут ведь все свои… НЕТ! Если они проникли в наше святая святых, то уже не все свои. Здесь чужие! И будет нарушена чистота праздника, и актеры в силу природы своей опять заиграют. А им (нам!) в этот час нужны лишь три великих дара – свобода (от посторонних глаз!), равенство (без чинов и званий!) и братство (мы все рисковали и все дошли до финала!). Актеры – вечно зависимые, тщеславные, усталые, нервные, безденежные, грешные – в этот час святы. Они любят друг друга, они (искренне!) забывают все обиды и несправедливости, они прощают (от души) грехи и ошибки другого, они восхищаются своим автором, своим режиссером и друг другом.
Короток этот час. Но потому и особо ценен. Такие встречи навсегда связали меня памятью со многими великими актерами прошлого века. Мы были равны и едины в премьерном звоне бокалов. Надеюсь, и совсем молодые, с которыми братаюсь сегодня, не забудут этого свободного взлета в единство нашего грешного и святого ремесла.
Библейский мудрец Агур, сын Иакеев, молил Бога:
«Двух вещей я прошу у Тебя, не откажи мне, прежде нежели я умру:
Суету и ложь удали от меня, нищеты и богатства не давай мне, питай меня хлебом насущным».
Вклейка
Набережная реки Фонтанки. Ленинград, 1938
Юрий Сергеевич Юрский с супругой Евгенией Михайловной Юрской-Романовой и сыном Сережей. Черноморское побережье, 1939
Юрий Юрский, художественный руководитель Московского цирка на Цветном бульваре. Идет представление. 1945
Первая роль – в СПЕКТАКЛЕ «Праздничный сон до ОБЕДА» А. Островского. 1948
Студенческий спектакль. «Тартюф» Мольера в постановке Е. Карповой. Оргон – С. Юрский. ЛГУ, 1955
Дипломный спектакль курса профессора Л. Макарьева «Пигмалион». Хиггинс – С. Юрский, Элиза – Г. Демидова. 1958
Одна из первых ролей в БДГ. «Синьор Марио пишет комедию» А. Николаи. Пино – С. Юрский, Рената – М. Призван-Соколова, Марио – Е. Копелян, Лола – В. Николаева. 1958
«Океан» А. Штейна. Пьеса была сыграна 312 раз. Платонов – К. Лавров, Часовников – С. Юрский. БДГ, 1961
Репетиция спектакля «Горе от ума». В центре – режиссер Г. Товстоногов
«Горе от ума» А. Грибоедова. Софья – Т. Доронина, Чацкий – С. Юрский. БДГ, 1962
«Карьера Артуро Уи» Б. Брехта. Постановка Э. Аксера. Джузеппе Дживола – С. Юрский. БДГ, 1963
«Я, бабушка, Илико и Илларион» Н. Думбадзе. Постановка Р. Агамирзяна. Лирическая комедия имела равный успех в Москве и Ташкенте, Праге и Лондоне. Илико – С. Юрский, Илларион – Е. Копелян, Зурико – В. Татосов. БДГ, 1964
