Порой я самой себе готова врезать.
– Ох, черт. Это ты меня прости, дорогой. Я не должна была злиться.
– Это все моя память дурацкая.
– Знаю, дорогой.
Я снова берусь за газету, решив разобраться с кроссвордом. Ищу карандаш.
– Элла, где наши дети?
Глубокий вдох.
– С ними все хорошо, Джон. Ты поспи.
Я велю ему поспать – и что же? Сама и засыпаю прямо за столом. Мгновенные провалы – еще одна причина, почему старость такая докука. Ты вовсе не собиралась спать, а потом вдруг просыпаешься – глядь, прошло несколько часов. День сменился вечером. Между ними пропасть, и ты понятия не имеешь, что за это время произошло.
Теперь в трейлере глухая тьма, и это меня пугает. Мы с Джоном давно уже не допускаем, чтобы в доме совсем не было света. Джон теряется в темноте, а я почему-то тревожусь. Ложась спать, мы повсюду оставляем свет. Мы спим в сумраке, дремлем в густой тени. Мы и наяву живем в полутьме, особенно Джон.
– Джон! – кричу я, стараясь не паниковать. Он храпит так, что заглушил бы целый оркестр.
Наконец я соображаю: прямо тут, над столом, висит лампа. Господи! Я поднимаю руку, нащупываю, кое-как нахожу выключатель. Свет вспыхнул – и снова я в безопасности.
– Джон, поднимайся! – Я гляжу на часы.
– Что такое? – Голос у него вязкий со сна.
– Мы почти три часа продремали. На улице стемнело.
Хочу встать, ноги не слушаются. Вращаю стопами в надежде восстановить кровообращение.
– Поможешь мне?
– Минутку! – откликается Джон, скоренько подходит к столу и протягивает обе руки, чтобы вытащить меня из кресла.
– Ой-ой! – Край стола впивается мне в брюхо. – Старушка Джесси две тонны весом!
И вот я снова на ногах, колени причиняют мне дискомфорт. Ужасный.
– Ш-ш, – шепчет Джон, приглаживая мои волосы. От рук пахнет уксусом, и все же мне приятно его прикосновение.
– Все хорошо. Ты проголодался?
Стоило заговорить о еде, и Джон просиял. Он выспался и в отличном настроении. Бывает и так, что он просыпается злой как черт. Всяко бывает.
– Пожарю нам яичницу с беконом? – предлагаю я.
– Отличная мысль.
Я бреду в кухоньку. Три ступеньки – и на месте. Вот чем крут кемпер. С годами до всего становится так трудно добраться, а здесь, в нашем “Искателе”, все, что нужно, под рукой.
Включаю электрическую сковородку, достаю из холодильника яйца, выкладываю на сковородку шесть полосок бекона. Гоню Джона вымыть руки, и он берется подсушить хлеб. А потом застывает перед кухонным столиком, перед ним стопка нарезанных ломтиков.
– Пока не клади их в тостер, – предупреждаю я.
Я слежу за ним. Джон закрыл пакет с остатками хлеба на проволочку и роется в ящике (там беспорядок), ищет ножницы. Хочет обрезать пакет точно над проволочкой. Последнюю пару лет он всякий раз так делает. Одно из проявлений болезни. Дома он все время что-то поправляет, перекладывает, крутит в руках. Обрежет пакет, выйдет из комнаты, потом вернется и еще подрежет. Иногда успевает совсем извести пакет, прежде чем мы съедим хлеб. И все же сейчас Джон намного разумнее, чем обычно, и даже его возня с пакетом кажется более-менее нормальной.
– Коктейль? – предлагаю я.
– Звучит неплохо.
Знаю, вы небось думаете: эта женщина только что радовалась нескольким драгоценным мгновениям, когда у ее мужа прояснилось в голове, и что же? Торопится одурманить его выпивкой. Если вы так думаете, вы отчасти правы, но мне плевать. Я заглядываю в шкафчик и вытаскиваю бутылки “Канадиан клаб” и сладкого вермута.
– Давненько мы не делали коктейль, – говорю я, переключив сковородку с беконом на минимум. – Достань из морозилки лед.
Джон, к моему удивлению, находит какую-то музыку. По трейлеру плывут томные звуки струн, медовый сакс-баритон. Давным-давно Джон записал на магнитофон множество наших любимых альбомов, специально для поездок в каникулы. Всякие хорошие вещи – Артура Лимана, Тони Моттолу, Герба Алперта, Джеки Глисона.
– “Полуночное солнце”? – угадываю я.
– Наверное, – отвечает Джон, возвращаясь с формочкой ледяных кубиков. – Думаю, это оно.
Я смешиваю два “Манхэттена”, очень сладких. С тех пор как дети выросли и покинули дом, мы с Джоном повадились немного выпивать перед ужином. Устраивались внизу, у бара в гостиной, где раньше принимали гостей, зажигали свечи, включали музыку, болтали. Джон как раз дорабатывал последние годы инженером в “Дженерал моторс” и рассказывал мне, что творится в техцентре, кто кого подсиживает, кого обошли с повышением и так далее. После выхода на пенсию он утратил к этому интерес. Слава богу, стаж тридцать лет, повышенная пенсия. Успел отработать до середины 1980-х, когда автопромышленность Детройта развалилась на куски. А я рассказывала, с кем за день поговорила, что нового у детей, о скидках в продуктовом – ничего сверхъестественного. Но мы общались, делились информацией.
Теперь мы сидим за столиком, смотрим в свои стаканы – и ни слова. Спасибо, Энди Уильямс поет “Лунную реку”. Хоть какие-то осмысленные звуки. Я кручу стакан в руке, следя, как опускается на дно вишенка. Поднимаю стакан выше:
– За твое здоровье!
Джон тоже поднимает стакан и улыбается, он всегда так улыбался. Существует ли мышечная память – как пить коктейль? Я отпиваю глоток. Холодный, сладкий, крепкий. Ничто не сравнится с первым глотком коктейля, вспоминаю я. Ах! Как приятно забыть, а потом вспомнить! Вновь оживают надежды, ради которых я отправилась в это путешествие. Джон тоже отхлебывает, сильно жмурится. Миг тревоги – но тут он удовлетворенно вздыхает:
– Черт побери, это вкусно!
– Мы неплохо продвигаемся, как по-твоему?
Джон кивает:
– Точно.
– Думаю, мы сегодня примерно триста миль проехали.
Джон делает второй глоток и хмурится:
– Это не так много.
– Мы хорошо едем. Просто по старой дороге выходит чуть медленнее. Ты не беспокойся.
– Может быть, завтра, – говорит он.
– Может быть, завтра, – вторю я, поднимая бокал. Эти три слова правдивее многих иных.
После ужина я решаю, что нам пора чем-нибудь заняться. Выдаю Джону пепси, делаю себе еще один коктейль.
– Время вечернего развлечения!
– То есть? – спрашивает Джон, перекатывая во рту зубочистку.
Джон не знал, что я упаковала в дорогу проектор и большую коробку слайдов. Дома, в подвале, у нас целый шкаф с выдвижными ящиками, там хранятся слайды: отпуска, семейные встречи, поездки на выходные, дни рождения, свадьбы, новорожденные – все, что с нами случалось в жизни. Одно время Джон был прямо фанатиком фотографии. Официальным хронографом нашей семьи.
