– Мы дома? – спрашивает Джон, когда мы устраиваемся на пластмассовых стульях перед дверью.
– Нет, дорогой. Мы пока не домой едем. Мы путешествуем.
– А!
Я знаю, ему нелегко. Всего два якоря осталось у Джона в жизни – наш дом и я, и один якорь, дом, я отняла у него. Но никто – ни врачи, ни наши дети, ни конгрессмен, возьмись он самолично меня уговаривать – не убедит меня, что эта поездка – дурная идея. Черт, других идей у нас и вовсе нет.
Сначала – густой лес. Небо и земля сплошь усыпаны сверкающим золотом, алыми и оранжевыми пятнами, всполохами красок. Словно осень просочилась и напитала пленку. Потом, когда присмотришься, среди пылающих деревьев начинаешь различать кое-что еще – очертания трейлера. А рядом с ним второй такой же, наших друзей Джима и Доун Джиллет. Трейлеры стоят вплотную друг к другу, их широкие навесы почти соприкасаются. Мы специально так делали, создавая внутренний двор, где ставили переносной стол, садились поиграть в карты. Иногда, если шел дождь, Джим и Джон перебрасывали с одного трейлера на другой лист брезента, и мы могли спокойно ходить между ними.
Следующий слайд: они вдвоем за столом, играют в пинокль. Джим курит трубку, очки в проволочной оправе поднял на лоб, хмурится, глядя на свои карты. Доун – каштановые волосы стянуты лиловым платком – улыбается ему. Внизу кадра – веснушчатая ладонь Джона, растопыренная на хлопчатобумажной скатерти.
– Это Джим! – говорит Джон с таким энтузиазмом, какого я за всю поездку еще не видывала.
– И Доун, – добавляю я.
– Старина Джи-Джи.
На миг Джон становится самим собой. Джи-Джи – так он прозвал Джима. Они много лет работали вместе в “Дж. М”, так мы и подружились семьями.
– Слушай, а как Джим поживает? Давненько его не видел.
Со вздохом я оборачиваюсь к Джону:
– Дорогой, Джим восемь лет назад умер.
– Да что ты? Джим умер?
– Да, милый. Ты разве не помнишь? Мы были на похоронах.
Далеко не впервые такой разговор. Джон забывает все, чего не хочет помнить.
– Ах ты ж черт. А Доун еще?..
– К сожалению, она умерла за год до него.
– О боже! – Он зажимает рот рукой. Видя, как он сокрушен, я жалею, что выбрала именно этот набор слайдов. И не следовало говорить ему правду, но как же я устала ему лгать. Всякий раз надеюсь, что хоть часть информации удержится в его мозгах. Но не удерживается.
Щелкаю пультом. На экране мы с Доун идем по дороге, обе несем роскошные букеты из ярких листьев. Я отчетливо помню, как мы пристроили их в картонном пакете из-под молока на общем нашем столике.
Вот он на следующем слайде – букет листьев на столе, и я осознаю, в чем главная беда с фотографиями: спустя какое-то время уже не разберешь, реальное это воспоминание или воспоминание о фото. Или, быть может, ты и помнишь-то этот момент лишь благодаря фотографии (нет, в такое я отказываюсь верить).
Я снова щелкаю пультом. Видимо, Джон установил на камере таймер, поскольку здесь мы все вместе вокруг костра. Лица расплылись из-за слишком долгой выдержки, зато огонь горит ярко, резко. Этот слайд разбередил что-то во мне, особенно потому, что ни Джима, ни Доун уже нет, и я вытаскиваю из проектора весь ящичек целиком. Режущая глаза белизна отражается от простыни, висящей на стене трейлера, но я не выключаю подсветку, без нее следующий ящичек со слайдами не впихнешь.
– Черт, как ярко, – ворчит Джон.
Я пытаюсь засунуть другой ящичек, но он никак не становится.
– Минуточку, – извиняюсь я.
Раньше с проектором управлялся Джон, но теперь предоставил это мне. Сначала он смотрит, как я вожусь с аппаратом, потом подходит к столу, подталкивает ящичек, и тот, клацнув, встает на место. Джон ухмыляется.
– Нечего так собой гордиться, – осаживаю его я. Порой мне кажется, его болезнь по большей части – лень.
Первый слайд из нового ящичка проецируется на простыню, а вокруг я слышу какие-то приглушенные звуки. Оборачиваюсь – мы привлекли целую толпу, вон, собрались под ближайшим фонарем, метрах в шести от нас. Господи, хулиганы! Но потом понимаю, что ребята вовсе не похожи на нынешних громил, которые в мешковатых штанах и шапках с помпонами, а лица – каменные. Эти же парни больше смахивают на тех, кого мы когда-то считали “малолетними правонарушителями”, – плотно облегающие белые футболки, в подвернутом рукаве спрятана пачка сигарет, штаны закатаны, торчат напоказ мотоциклетные бутсы. Волосы густо смазаны и уложены в тщательно сформованный каскад или утиную гузку. Две девушки – одна в джинсах, синей обтягивающей рубашке для боулинга и грубых черных башмаках, другая в длинной войлочной юбке и туфлях “Мэри Джейн”, помада “Лед и пламень”, иссиня-черная стрижка с челкой.
Все они сплошь покрыты татуировками – на руках и ногах пылает огонь, окружая сердца, обнаженных дам и черепа. Теперь, присмотревшись внимательнее, я понимаю, что они вовсе не малолетки, им уже хорошо за тридцать, и в пятне света от фонаря они выглядят как ходячая, намалеванная чернилами реклама. Быстро соображаю, что никакой угрозы нам от них нет. Поймав на себе мой взгляд, двое из группы робко машут рукой и улыбаются. Их явно привлекло наше слайд-шоу, значит, не так уж плохи эти ребята.
Теперь на экране кадр из поездки в Монреаль на международную выставку 1967 года, тоже вместе с Джиллетами. За спиной у нас проступил Геодезический купол, и вся компания заохала и заахала, наслаждается вовсю. Я переключаю на следующий слайд. Один из экспонатов, я уж забыла, какой именно, Джон сделал этот снимок главным образом ради молодой женщины на первом плане, в мини-юбке. Она остановилась что-то поправить, и тут Джон ее щелкнул. Этот стиль только что вошел в моду и вызывал немалое возбуждение. Мужчины, само собой, были счастливы. Джон и Джим себе чуть шейные позвонки не свернули в ту поездку, оглядываясь на мелькавшие вокруг коротенькие юбчонки. Доун и мне со многим пришлось мириться в ту неделю.
С галерки за моей спиной слышатся восторженные клики и присвист – парни увидели канадскую девицу. Ничего-то, как я и думала, не меняется. Одна из девушек замечает: “Крутая юбка”. Я оборачиваюсь и улыбаюсь всей компании.
Один из парней кричит мне:
– Это вы, мэм?
– Если бы, – отвечаю я.
Другой парень отваживается сделать шаг вперед. Одет он так же, как все остальные, однако сверху еще и куртка, и хотя всего это лишь засаленная ветровка работника заправочной станции, на мой взгляд, здравого смысла у парня побольше, чем у остальных, – уже основательно похолодало. Незнакомец направляется к нам. Джон поднимается. Я оглядываюсь на Джона и качаю головой, желая его остановить.
– Все в порядке, Джон, – говорю я.
– Добрый вечер, мэм. Вы не против, если мы тоже посмотрим слайды?
Парень очень вежлив. Мне все равно, как человек выглядит, если манеры у него неплохие.
