– Вовсе нет, – отвечаю я. – Смотрите, если интересно. Я Элла, а это мой муж Джон.
– Здравствуйте, сэр, – говорит он Джону и подходит пожать ему руку. Джон улыбается. – Мы в автопробеге участвуем, так и попали в этот городок.
– Звучит увлекательно, – говорю я.
– Ага, мы едем по старому шоссе 66.
Услышав это, я расцветаю:
– Прекрасно. И мы тоже.
У него даже глаза округляются от удивления.
– Вот как? Круто. – Обернувшись к товарищам, он кричит: – Они тоже гонят по шестьдесят шестому.
Те смеются, кивают одобрительно. Теперь я вижу, что моя затея не была уж вовсе безумной.
Понемногу вся компания смещается к нам. Они жмутся, словно не желая вызвать у нас опасения. Не стану отрицать, если бы я не разглядела их заранее, могла и напугаться.
– Я Большой Эд, – представляется первый.
Я киваю:
– Да, я прочла заплатку над вашим карманом, там так и сказано: “Большой Эд”.
Он ухмыляется, дерзко и все же мило.
– Полезная штука, да? – Затем Большой Эд указывает на девушку с иссиня-черными волосами: – Это моя жена Мисси.
И поочередно представляет мне прочих молодых людей мужского и женского пола с именами вроде “Гейдж”, “Голландец”, “Бетти” и “Шарлотта”.
Я говорю им всем “привет”.
– Присаживайтесь рядом, если хотите.
Большой Эд оглядывает своих приятелей, задирает брови на лоб:
– Взаправду? Если вы не против, это здорово.
Большинство плюхается где стоит, прямо на землю. Большой Эд тоже хочет пристроиться, но спохватывается:
– Давайте всем пиво принесу? Это прямо за углом, за минуту обернусь.
– Валяй, Большой Эд, – говорю я.
– Присоединитесь? – уточняет он, поднося воображаемую банку к губам.
– Неплохо бы.
Итак, Большой Эд разворачивается и мчится по дороге. Мы все молчим в ожидании, и действительно через минуту его башмаки снова грохочут по асфальту. Вот уже он несется к нам с двумя упаковками по шесть банок “Пабст Блю Риббон”. Одну упаковку роняет перед сидящими на земле товарищами, из второй вытаскивает банку для меня и банку для Джона.
После чего разыгрывает целую сцену: оттирает крышечку рукавом и дергает за колечко таким жестом, словно хвастается зажигалкой “Зиппо”.
– Мадам! – Он протягивает мне пиво. – Сэр! – Вручает Джону. Забавный малый, что есть, то есть. Поднимает свою банку, словно салютует нам. – За наше здоровье. Спасибо, что позвали нас.
– И вам спасибо, – отвечаю я.
Мы все отхлебываем первый глоток.
Молодежи нравятся слайды. Мы приканчиваем обе упаковки пива, досматриваем все слайды с выставки 1967-го, я понемногу рассказываю о каждом экспонате. Вот там – японский павильон, обратите внимание на прекрасные изделия; а это американская часть выставки, видите, какой размах? И еще мини-юбки, под свист парней.
– Похоже, Джон с них глаз не сводил, – замечает Голландец. Мы все хохочем. Я развлекаюсь от души. Чем-то напоминает былые времена, хотя за всю жизнь не доводилось мне смотреть слайды во дворе мотеля вместе с татуированной молодежью.
Очередной слайд – мы вчетвером у входа на выставку. Стоим, улыбаясь, перед бесконечным рядом флагов всех стран мира. Я пускаюсь рассказывать ребятам о Джиме и Доун, как мы приятельствовали и сколько у нас было поездок.
– Мы с ними много путешествовали, – говорю я. – Мы все это любили.
– Славно, – отвечает Большой Эд. – Приятно бывать там и сям с друзьями.
Он оборачивается к жене и товарищам, снова поднимает банку пива, будто произнес тост. Они отвечают тем же, выпивают. Эд обращается ко мне:
– Слушайте, а эти ваши друзья, они все еще… того…
Он осекся. И вся компания вдруг затихает.
Я оставляю без ответа недоговоренный вопрос и просто переключаю слайд. Джим, один, в отделе “Дженерал моторс”, рядом с футуристическим седаном. И тут, разумеется, задает свой вопрос Джон:
– Это же старина Джи-Джи! Как он, Элла? Сто лет его не видел.
Я смотрю на мужа.
– У него все отлично, Джон. Просто прекрасно.
Участники автопробега расплываются в улыбке. И я тоже.
Не знаю, пиво тому причиной или что другое, но в ту ночь мы с Джоном спим как убитые. Никаких пробуждений и блужданий, никто не принимается спозаранку обрезать пакет с хлебом или зачищать электроды (Джон), никто не лежит в четыре часа с широко раскрытыми от ужаса глазами и не рыдает в три ручья (я). Хорошая ночь. Мы оба просыпаемся бодрые, обновленные.
Джон поворачивается ко мне. Открывает глаза. Добрый старый Джон.
– Привет, милая.
Да, это он.
– Доброе утро, Джон. Ты как?
– Отлично себя чувствую, – отвечает он, зевая.
Я касаюсь рукой его щеки. Хотя с годами лицо Джона истончилось и челюсть опустилась, оно сохранило силу и угловатость, которые всегда так привлекали меня.
– Похмелья нет? – улыбаюсь я.
Он не понимает, о чем я. Да я и не всерьез. Мы едва осилили три банки пива на двоих.
– Нет, у меня нет похмелья. Хочешь позавтракать? – спрашивает он.
Я не шевелю той рукой. Не хочу спугнуть Джона.
– Нет, давай просто полежим еще немного, ты не против?
– Ты говорила с детьми?
Джон часто спрашивает о детях, когда он в таком ясном состоянии, – спрашивает так, словно отлучался куда-то, впрочем, так оно, полагаю, и есть.
– Да, – отвечаю я. – У них все хорошо. Кевина только что повысили.
Это не совсем правда. Навалили новых обязанностей, и должность его называется теперь пышнее, однако денег не прибавили.
– Рад за него.
– Синди ходит на курсы для взрослых. Учится плести корзины. У нее талант.
– Замечательно, – говорит Джон, поглаживая мою руку – ту, что так и лежит на его щеке.
– Джон, ты меня любишь?
Он щурится, всматриваясь в мое лицо.
– Что за странный вопрос? Конечно же, я тебя люблю.
Он придвигается ближе и целует меня. Я чувствую его запах. Не слишком приятный, но все еще знакомый запах моего мужа.
– Я знаю, – говорю я. – Просто хотела услышать это от тебя. Ты не так-то часто мне это говоришь.
– Я забываю, Элла.
“Я забываю, Элла”. Да, это меня больше всего страшит.
– Я знаю, Джон, – повторяю я. Кладу и вторую ладонь ему на лицо. Целую мужа, прижимаю его к себе и больше ничего не говорю. Проходят минуты. Я вижу, как его глаза вновь заволакивает сумрак.
