– Будем там жить. – Девочка упирается взглядом в землю. Мальчик сжимает ее локоть, и она придвигается ближе к нему.
– Что ж, это неплохо. Вам там понравится. Мы сами из Мичигана. Вот отсюда. – Я поднимаю правую руку, ладонью вперед, и указываю под нижний сустав большого пальца, обозначив Детройт.
Детишек вдруг разбирает неудержимый смех. Я не сразу соображаю, в чем дело.
– А! В Мичигане все так делают, когда хотят показать, где расположен их город.
– Правда? – переспрашивает Тиффани, все еще смеясь.
Я киваю:
– Потому что штат формой напоминает ладонь.
– Вот как?
– Ага. Вы в трейлере?
– Нет, у нас палатка, – не слишком радостно сообщает она.
– С ребенком, должно быть, не слишком удобно, – сочувствую я.
Тиффани яростно кивает. Мальчик наконец подает голос:
– Нам надо идти.
– Вы только что пришли, – возражаю я. – Не хотите ли чем-нибудь угоститься?
У Джесса слегка расширяются глаза – я угадала с волшебным вопросом.
– Как насчет сэндвича? И для малышки что-нибудь найдется непременно.
Они переглядываются: каждый предоставляет ответить другому.
– Решено, – заявляю я. – Присаживайтесь к столу, а я приготовлю обед, оглянуться не успеете.
Их не приходится особо уговаривать.
Я лезу в трейлер и пихаю Джона в бок.
– Джон, у нас гости, – сообщаю я, забирая со стола миску чипсов.
– Кто еще? – Опять у него злющий голос.
Я не знаю, как лучше ответить, и импровизирую:
– Ребята. И малышка с ними!
Джон поднимается, выходит из фургона, расплывается в улыбке.
– Привет, парочка! – говорит он Тиффани и Джессу. Те глядят озадаченно и все же улыбаются в ответ, очарованные добродушной приветливостью Джона. А при виде малышки он и вовсе тает: – Кто у нас тут маленькая девочка? Да вы только посмотрите на нее. Ты ж мой сладкий пирожок! Да, ты самая сладкая.
И давай играть в прятки, изображать, как отрывает себе нос и возвращает на место. Тиффани и Джесс даже немножко разрумянились, глядя на это.
Иногда нужно слегка надавить на человека, чтобы он показал себя с лучшей стороны.
Я готовлю на электросковородке сэндвичи с ветчиной и сыром, разогреваю две банки куриного бульона с вермишелью. Из холодильника достаю готовый картофельный салат, нахожу яблочное пюре и режу малышке спелый банан. Через час ребятки наелись, а маленькая Бритни расплывалась в улыбке всякий раз, как глянет на Джона.
Тиффани и Джессу Джон не рассказывал по сто раз свои истории, так что они его охотно слушают, а я рада всех накормить. Мы дружно притворяемся не собой, а кем-то другими. Не обсуждаем ни их проблемы, ни наши. Молодые люди вообще в основном помалкивают. Правда, Тиффани жалуется, что дома, в Темпе, Бритни регулярно просыпалась по ночам и принималась рыдать.
– А вы не пробовали покатать ее на машине? – предлагаю я.
Тиффани морщит мелово-бледное личико, словно я вовсе рехнулась:
– Неее.
– Это помогает.
– Неужто?
Я запрещаю себе хмуриться.
– Не слыхали об этом? Их успокаивает движение. Попробуете – сами убедитесь. С моими детьми это всегда помогало, и я знаю, что Синтия так же усыпляла своего сыночка, если тот плакал не умолкая. И еще она включала пылесос.
Остроконечные брови Тиффани сходятся на лбу. Тот же взгляд – “бабка рехнулась”.
– Шта-а?
Несмотря на такое нахальство, мне все же приятно дать бедной девочке кое-какие наставления домашней мудрости. Боюсь, ей их маловато в жизни досталось.
А про себя думаю: быть может, движение успокаивает новорожденного так же, как успокаивает старуху? Вроде бы логики нет, но мне это кажется правдоподобным. Только что явившийся на землю и тот, кто готовится ее покинуть, – ныне в моих глазах разница между ними невелика.
На прощанье я снабжаю ребяток запасными одеялами. Заглядываю в трейлер, наполняю пакет консервами, печеньем и кое-чем для холодильника. Из шкафа достаю старый пластмассовый контейнер, засовываю в него пачку десяток и двадцаток из моего тайного запаса, выпускаю лишний воздух, надежно закрываю и прячу на самое дно пакета.
На следующее утро мы оба с трудом выбираемся из постели. После двух чашек очень крепкого кофе “Фолджерс” каждому пакуемся и выезжаем на автостраду 40 – нет терпения болтаться между хайвеем и старой дорогой. Долгое время и Джон, и я не произносим ни слова. Это редкость, ведь, как вы заметили, обычно я болтаю, даю указания, спрашиваю Джона, помнит ли он то и се, стараюсь заполнить воздух словами, как будто молчание невыносимо, – да так оно и есть. Но сейчас слышен только свинцовый вой восьмицилиндрового двигателя и шорох развернутых между нашими сиденьями карт, ими шелестит ветер.
Я ничего не говорю, потому что неотрывно смотрю на небо – на длинное, раскрытое в зевоте бесконечное лицо. Самое огромное, ослепительное, офигенно голубое небо в моей жизни. Глазам больно глядеть, но я не могу прекратить. Я таращусь в безоблачный простор, взгляд мечется туда и сюда и во все стороны, я видела по телевизору, так движутся наши глаза под веками, пока мы спим. Сердце трепещет и замирает, я всматриваюсь в эту мучительную бесконечность и жду, когда она распахнется и явит то, что там, я знаю, скрывается, – ревущую пустоту, засасывающую в себя все, что не приколочено.
Кое-кто перебрал кофе нынче утром.
Когда я соображаю, что дело в кофе, глаза враз прекращают метаться. И тут-то меня ошарашивает, прямо хоть челюсть с пола подбирай, красота этого неба. Что же до его размаха – перед этой беспредельностью я чувствую себя настолько незначительной, что понимаю: все мои проблемы в конце концов минуют и почти никто этого даже не заметит. И в этом я обретаю покой.
А как там Джон? Кофе и его взбудоражил и слегка свел с ума. Кепку мой муж надвинул на самые глаза, уши из-под нее топырятся. Разогнался, хочет побольше миль сегодня одолеть. Старые привычки долго живут. Хорошо, что мы сейчас на хайвее, но вскоре автострада 40 соединится с изрядным отрезком 66-го, который идет мимо Клайнс-Корнерс.
Я провожу пальцем по верхней губе – она влажная. Дискомфорт вернулся, какой-то новый, острозаточенный, раскаленным лезвием пронзающий внутренности. Дискомфорт, из-за которого хочется поговорить с детьми. Я отбрасываю путеводитель, открываю бардачок и принимаюсь шарить в поисках мобильного телефона.
– Джон! Куда ты задевал телефон?
Джон недоуменно таращится на меня:
– Я к нему не прикасался.
Дома такое происходит сплошь и рядом. Джон все перепрятывает. Он разучился класть вещи на место.
