– Нет, ты его переложил. Я оставила его здесь, в бардачке, после того как позвонила в “Автоклуб”. Где он теперь?
Он злобно кривится:
– Не трогал я твой чертов телефон!
Вот-вот разбушуется, но мне плевать. Я так устала от вечных его глупостей. Все перерыла в бардачке. Нет телефона. Просто хоть плачь.
– Черт побери, Джон! – почти визжу я. – Я же знаю, ты его куда-то засунул. Куда ты его дел?
– В задницу себе его засунь! – рявкает Джон.
– Тебе в задницу, старый маразматик! Да куда же ты его пихнул?
Тут я припоминаю, что на полочке возле приборной панели, рядом с держателями для чашек, есть такая прямоугольная ниша для всего на свете. Заглянуть туда я не могу, но руку могу сунуть. И нащупываю что-то похожее на антенну.
Бинго! Мобильник.
– Какого черта ты сунул его сюда, Джон?
– Говорю тебе – я его не трогал.
И тут я вспоминаю, что сама же и спрятала здесь мобильник после того, как пользовалась им в последний раз, нарочно, чтобы Джон не добрался.
– Идиота кусок, – бормочу я.
– Иди на хрен! – откликается Джон.
– Ой, да ладно. Это я о себе.
Опускаю стекло и включаю телефон. Раздается музыка – специально чтобы отвлечь звонящего от мысли о микроволнах, проникающих в его мозг. Прикидываю, не пора ли принять голубую таблеточку, но пока что подавляю это желание и набираю номер Синди (оставляет ли она телефон включенным на работе?). Синди отвечает с первого же гудка.
– Привет, милая! – Я так радуюсь, услышав голос дочери, что вроде бы и боль отступает.
– Мам?
– Конечно, это мама. А ты кого ждала?
– Мам, ты где?
Стараюсь не замечать паники в ее голосе. И надеюсь, что своим звонком не навлеку на Синди неприятности.
– Ты сейчас можешь разговаривать?
– Да, мама, у меня обеденный перерыв. Где вы?
– Где-то в Нью-Мексико. Здесь очень красиво. Ты бы видела это небо, лапонька.
Синди резко перебивает:
– Мы оба сон потеряли из-за вас. Слава богу, что вы в порядке. Вы должны вернуться домой, мама.
Меньше всего на свете мне нужен сейчас спор с дочерью. Я счастлива слышать ее голос, а больше ничего не надо.
– Синтия, не из-за чего волноваться. Мы оба прекрасно себя чувствуем. Честное слово, получаем столько удовольствия!
Она громко фыркает, явно не поверив. Наверное, я слишком уж приукрашиваю, но я ведь пытаюсь успокоить ее, а может, и себя заодно.
– Вы должны вернуться домой. – Голос у нее хриплый, осип от курения и от переживаний. Хоть бы курить бросила.
– Синди, дорогая моя.
– Ведь ты больна. Я так боюсь…
Я не даю ей закончить фразу. Незачем мне выслушивать это от нее лишний раз.
– Милая, чему суждено случиться, того не миновать. И это нужно принять. Нам всем нужно это принять, договорились?
– Черт побери, мама! – Хотя она ругается, голос упал почти до шепота, сдулся. – Кевин рвется позвонить в полицию.
– Так скажи Кевину, чтобы не глупил. Он только хуже сделает – превратит нас в Бонни и Клайда.
А ведь мы целились из пистолета в каких-то парней и грозились их убить. Слишком поздно. Мы уже Бонни и Клайд.
Синди откашливается.
– Как папа?
– С папой все хорошо. У него полно сил. Эти маленькие затмения иногда случаются, но в целом все в порядке. Он прекрасно ведет машину. Хочешь поговорить с ним?
Сопение в трубке.
– Давай.
Я немножко беспокоюсь, как он будет одновременно вести трейлер и говорить по телефону, но мне пора сделать паузу и отдышаться. Протягиваю мобильник Джону:
– Подними на минутку стекло, и сможешь поговорить по телефону.
– Кто это? – спрашивает Джон, закрывая окно.
– Твоя дочь, дурачок, – отвечаю я. – Синтия.
Я специально называю ее по имени, чтобы он не забыл так же обратиться к ней.
– Привет, Чаклс, – говорит в трубку Джон. Откуда это выплыло? Он не называл ее “Чаклс” с третьего класса. Тогда это были ее любимые сладости.
Джон улыбается – такой довольный, так рад поговорить с дочерью. Может быть, он думает, что говорит с маленькой девочкой, но какая разница, он счастлив, и Синди немного успокаивается.
– Мы будем осторожны, детка, – говорит Джон. – Я тебя люблю. Скоро увидимся.
И передает телефон мне.
– Синди? – говорю я.
– Да, мама? – Ее голос бодрее. Ей лучше, и мне от этого лучше.
– Я тоже тебя люблю. – Боль возвращается, но сейчас мне, право же, все равно.
– И я тебя. – У Синди вырывается короткий всхлип. – Пожалуйста, будьте осторожнее. Возвращайтесь скорее домой.
Я киваю, потом спохватываюсь:
– Передавай приветы Лидии и Джои. Скажи брату, что мы звонили.
– Обязательно. – Она громко дышит в трубку и вдруг дрогнувшим голосом: – Пока, мамочка.
Я нажимаю кнопку отбоя. Глаза щиплет – не уверена, просочившиеся в трейлер выхлопные газы тому виной или же тот факт, что моя пятидесятисемилетняя дочь, та, что с детства была своевольна и крута, та, что с восьми лет давала мне отпор, вдруг назвала меня мамочкой.
Мы проезжаем у подножия Скалистых гор, они окружают нас со всех сторон. И вдруг мне отчаянно хочется заговорить, убедиться, что я еще тут, еще издаю звуки. Я указываю на север:
– Видишь те горы, Джон?
– Что?
– Горы, там, вдалеке.
Джон молчит и только позевывает. Я еще тут, но я навожу скуку, и больше ничего.
– Это горы Сангре-де-Кристо, – говорю я.
Джон поворачивает голову:
– Криско? – переспрашивает он. – Как маргарин?
– Кристо. “Кровь Христова”, – поясняю я.
– Тьфу, – скалится Джон. – Христова, тоже мне.
На том разговор закончен. Если вы еще не догадались – Джон не из верующих. Думаю, его можно назвать атеистом. Родители не учили его никакой вере – наверное, в этом первопричина, но законченным язычником его сделало участие в войне, когда ему еще и двадцати не исполнилось. Джон не раз говорил, что когда прямо у тебя на глазах голова стоящего рядом парня вдруг исчезает, то веры в Бога от этого не прибавляется.
С войны он вернулся другим. Это уже не был соседский паренек, преследовавший меня с назойливостью комара, все время куда-то приглашавший. Я по меньшей мере раз десять ему отказала, а он все твердил, что женится на мне. Я смеялась ему в лицо – беззлобно, и все-таки смеялась. Он был моложе тех парней, к которым я бегала на свиданки, он нисколько меня не привлекал.
