– Хай-ме.
– О, как еврейское имя?
– На самом деле нет, мэм.
– Что ж, я рада, что не назвала вас Джейми.
В его глазах мелькает усмешка:
– И я рад.
Мы оставляем трейлер на месте для инвалидов. Хайме приносит наши сумки для ночевки – специальные, на случай, если остановимся в гостинице, – и провожает нас наверх в номер. Я вполне удовлетворена. Номер выглядит новехоньким, господствуют оттенки бежевого и золотого. Есть и спальня, и гостиная, и я заставляю себя не думать о том, сколько тут лишнего места. Не казнить себя за мотовство. К черту, говорю я себе, хватит нервничать, поживи чуть-чуть.
– Здесь мини-бар. – Хайме прохаживается по гостиной, показывая нам все опции. – Также имеется DVD-проигрыватель и стерео. Там кухонная зона, термопот и корзиночка со снеками. Все цены указаны в этой таблице.
– Хорошая комната, – говорит Джон. – Мы можем себе это позволить?
– Успокойся, Джон, – оборачиваюсь я к нему, – конечно, можем.
Улыбаюсь Хайме и роюсь в сумочке в поисках чаевых.
Он поднимает руку, словно говоря: не стоит.
– Приятного отдыха. – И с тем выходит.
Я качу свои ходунки к стерео, включаю его, ищу станцию, от которой не заболит голова. Шумовой фон мне по-прежнему требуется, чтобы мысли не выходили из-под контроля. Нахожу один из тех симпатичных каналов, где играет саксофон, его и оставляю. Потом подруливаю к мини-бару.
– Выпьем по коктейлю, Джон. Будем лучше спать.
– Годится.
В мини-баре обнаруживаются крошечные бутылочки “Краун рояль”, но сладкого вермута нет, придется импровизировать. Разлив напитки по стаканам, достаю из сумочки пакетик подсластителя, сыплю поровну Джону и себе, размешиваю пальцем. Какая-то добрая душа позаботилась наполнить махонький лоток для льда, так что мы в полном ажуре. На ценник бара я и смотреть не стала. Глядишь, быть мотовкой окажется намного проще, чем я думала.
Мы с Джоном усаживаемся за маленький столик в гостиной и потягиваем коктейль. Он оглядывает помещение и присвистывает:
– Вау, где это мы?
– Это наш с тобой номер люкс. Роскошный, а?
– Ну, я скажу, – он приподнимает стакан, как бы желая со мной чокнуться, – вот это жизнь!
– То, что от нее осталось, – уточняю я и касаюсь своим стаканом его стакана.
Два “Манхэттена” спустя Джон храпит, как бензопила, на кровати в соседней комнате, не раздевшись. Надеюсь, у него не случится очередная авария. Я сижу тут, подумываю включить телевизор, но никак не соберусь с силами. Голова плывет – возможно, сахар упал, но, скорее всего, виной алкоголь и таблетки. Наконец я поняла, что значит “не чувствовать больше боли”. Это славно. Мы, наркоманы, именно в таком состоянии и функционируем.
Второе утро подряд я просыпаюсь рядом с мужем. Вместо того чтобы уснуть в удобном кресле, как обычно и делала, в последний момент я перетащилась в спальню, чтобы лечь рядом с Джоном. Его мочевой пузырь вел себя смирно, насколько я могу видеть, ощущать или обонять, и когда я открыла глаза после нескольких беспокойных часов того, что условно именуется сном, но больше походит на переключение между тысячью кабельных каналов, причем всюду показывают фрагменты моей собственной жизни, то была вознаграждена.
– Доброе утро, Элла, – говорит мне Джон; глаза у него ясные, блестящие.
– Привет, Джон.
– Хорошо спала? – Он берет с тумбочки очки, надевает.
– Не очень. А ты как?
– Как бревно. Замечательно себя чувствую.
– Я рада.
Он оглядывается, глаза расширяются в изумлении.
– Ого, как тут все здорово. Ты прибрала?
Я изумлена не меньше. Впервые Джону представляется домом не запустелый кемпинг и не тесный номер мотеля. Наконец-то дом – четырехзвездочная гостиница. Дождалась.
– Да, я капитально все убрала, – отвечаю я, гладя его по щеке. – Джон, а ты помнишь, как мы ездили в Нью-Йорк на озеро Джордж?
– С детишками?
– Не в тот раз. Синди уже была замужем, а Кевин достаточно большой, чтобы остаться дома один. Мы поехали только вдвоем.
Джон ухмыляется:
– Одну штуку про озеро Джордж я помню. У нас был номер с большой ванной, мы налили горячей воды и взлезли туда вдвоем.
Я улыбаюсь в ответ:
– Да, мы оба тогда были намного худее.
Джон заглядывает мне в глаза. Мой прежний Джон смотрит мне в глаза, слегка наклонив голову, а потом целует меня. Целует крепко – давно уже так не целовал. Мы целуемся, как мужчина и женщина, а не как двое стариков, привыкших именовать друг друга “мамочка” и “папочка”. Но от его несвежего дыхания мой желудок трепещет, восстает, весь выпитый накануне алкоголь в сочетании со всеми этими таблетками приходит в движение и гонит кусочки гамбургера из кишок обратно мне в глотку. И вот оно вырывается – резкий выплеск желудочной кислоты. Немного, но ожгло как огнем. Я успеваю оторваться от Джона как раз вовремя, чтобы меня стошнило на пол рядом с кроватью.
– Элла! Что случилось?!
Я пока не оборачиваюсь к нему – опасаюсь, как бы мой гейзер не начал извергаться во второй раз, и пыхчу из всех сил, стараясь заглушить не слишком музыкальные звуки, чтобы не встревожить Джона. Плоховато стараюсь.
– Элла! – Он вскакивает и направляется в сторону ванной. – Я тебе принесу воды.
Вдыхаю и поворачиваюсь проследить, куда он идет. Он сразу же, не затрудняясь, отыскал ванную. Видимо, если ты принимаешь какое-то место за свой дом, то знаешь, где в нем ванная комната. Возвращается со стаканом воды.
– Выпей. Посмотрим, не станет ли лучше.
– Холодная?
– Комнатной температуры. Ничего. Пей.
Я пью теплую воду, думая, меня опять вывернет, но вода удерживается в желудке. И тошнота проходит.
– Лучше тебе?
Я киваю. Приятно, когда он так заботится и тревожится обо мне. Давно уже он не ухаживал за мной, только я за ним.
– Отчего тебе поплохело, как ты думаешь?
– Вчерашний обед, – отвечаю я. – Наверное, оказался слишком тяжел для моего желудка.
Он не помнит, что было вчера, не помнит, что мы ели, вообще ничего не помнит. Он ложится рядом со мной, и несколько минут мы просто вместе молчим.
Потом я встаю – все еще немного шатко, – наливаю в кувшин для льда теплую воду, вытаскиваю из своей сумки для ночевки маленький баллончик “Лизола”, собираю оставшиеся полотенца и, как могу, прибираю за собой.
Я бы с удовольствием провела весь день в этой прекрасной гостинице, но знаю, что нужно двигаться. Звоню портье, прошу помочь с вещами. Выезжать полагается до 11.00, но я пускаю в ход обаяние старой леди (“О, простите, пожалуйста. Мы совсем забыли. В нашем возрасте такое часто случается”), и удается увильнуть от оплаты вторых суток. На языке у меня вертится совет – горничным надо бы применить моющее средство покрепче для ковра около кровати, – но, пожалуй, правильнее нам будет уехать, пока не возникло проблем.
