Мы возвращаемся на шестьдесят шестое в “Историческом железнодорожном округе” Флагстаффа. Вскоре шоссе вновь превращается в дублера автострады. Прошлой ночью мне так не терпелось попасть в Диснейленд, что я готова была до конца мчать по скоростной трассе, но сегодня передумала: с нами все не так уж плохо. По крайней мере, пока. Чувствую себя лучше, поспав, пусть хоть несколько часов. Но, боюсь, Большой каньон мы осматривать не станем.
Итак, мы поворачиваем не направо, к каньону, а налево, чтобы ненадолго заскочить в город Уильямс – просто ради старой памяти. Нынче он малость оскудел, но я с радостью отмечаю, что “Стейкхаус Родс” по-прежнему на своем месте. Однажды по пути в каньон мы заглядывали туда. Здоровенная коричневая с белым статуя быка так и стоит на дорожке перед входом – фирменный знак ресторана. У них даже меню в форме коровы. Мысленно я добавляю быка в список гигантов, попавшихся нам на Матери всех дорог.
Примерно через двадцать миль мы оказываемся в маленьком городке Эш-Форк, и я замечаю – ну конечно – ресторанчик под вывеской “Столовая шоссе 66”. И салон красоты “Десото” со старой лилово-белой машиной на крыше. Что она там делает, знать не знаю. Чаще всего нам попадались длинные, выжженные солнцем участки, заполненные обработанным камнем. Один пыльный акр за другим – фактурный плитняк, изжелта-коричневый, выбеленный, серебристый, грубо вырубленный или уже заглаженный. Лежит на земле, на подпорках, даже составлен вертикальными неровными рядами, словно дюжина городов, сгрудившихся на линии горизонта. В каком-то из путеводителей сказано, что Эш-Форк зовется “всемирной столицей плитняка” (сомнительное достоинство). Один участок сплошь заставлен огромными, просто нечеловеческих размеров стелами. В особенности два гигантских белых камня собирают на себе солнечный свет, почти его поглощая, – почти, но не совсем. Слишком ярко, даже в моих темных очках. Приходится отвернуться.
Джон притих, тоже хорошо. Я достаю мобильный телефон и набираю номер Кевина. Он как раз в это время возвращается с работы.
– Алло?
– Кевин. Это мама.
– Мам! Слава богу. Ты как?
Такой взволнованный голос. Укол совести – зачем же я заставляю мальчика страдать? – но выбора у меня нет.
– У нас все хорошо, милый, – преувеличенно бодро чирикаю я. – Все просто замечательно.
Старая жирная лгунья. Вот кто я.
Голос Кевина, обычно густой баритон, поднимается почти до визга:
– Мама, доктор Томашевски считает, что тебе нужно немедленно вернуться домой.
– Неужели? Ну так скажи доктору Тому, чтоб не лез в чужие дела, черт бы его побрал.
– Мама, пожалуйста! – отчаянно умоляет Кевин. – Так больше нельзя!
– Кевин, мне надоело поступать в соответствии с чьим-то мнением о том, как я должна поступать.
Кевин глубоко вздыхает:
– Доктор Том говорит, если ты не вернешься, долго не протянешь
– Черт побери, Кевин, хватит! – Я уже ору в телефон. Не для того я позвонила, чтобы меня расстраивали. Делаю глубокий вдох, пытаюсь успокоиться. – Милый, поездка нам на пользу, честное слово. Мы прекрасно проводим время.
– Нет, вы должны вернуться домой. Ты меня поняла?
Не ожидала услышать от Кевина приказ. Обычно он себя так не ведет, тем более со мной.
– Нет, Кевин. И мне не нравится твой тон.
– Мне все равно. Мы обратились в полицию штата.
Допек меня сыночек.
– Кевин Чарльз Робина, с какой стати ты вздумал это сделать?
– Мы не знали, как нам быть, мама. Вот и все.
Даже не видя его, я прекрасно знаю, какое у него сейчас выражение лица – злое, надутое, как всегда, когда он идет против меня.
– Что ж, полиция вам ничем не поможет, – жизнерадостно говорю я. – Мы не нарушили никаких законов. У твоего отца есть водительские права.
Кевин молчит. Видимо, в полиции ему сказали то же самое. Старость – не преступление. Во всяком случае, пока еще нет.
– Мама, мы отследили вашу кредитку. Я примерно знаю, где вы сейчас. Я выезжаю за вами.
– Не смей, Кевин! Ты меня понял? – Я стараюсь вложить в эти слова весь своей материнский авторитет. – Хватит за нас волноваться. Мы оба в полном порядке.
– Я тебе не верю.
Голос его осекается. Мальчику трудно быть сильным. Джон вечно твердил ему: не плачь, хватит вести себя как младенец. Но Кевин ничего не может с собой поделать. И я всегда говорила Джону: перестань на него кричать, это не в его власти, такой уж он чувствительный уродился.
– Милый, веришь ты мне или нет – это так.
– Ты бы вернулась, мама, тебя, может быть, подлечат.
Голос дрожит, в нем звенят слезы. Как же мне знаком этот голос.
– Дорогой, – говорю я, внезапно устав, – ты какую-то чушь несешь.
Линия потрескивает, я боюсь потерять связь, но она тут же восстанавливается
– С кем это ты? – оборачивается ко мне Джон.
– Я говорю с Кевином. Нашим сыном.
– Привет, Кевин! – внезапно очень приветливо рявкает Джон. Я подношу к его уху трубку. – Ты как, мой большой мальчик? – спрашивает он, слушает минутку и улыбается: – Ну да, мы в порядке. Поговори с мамой.
– Нам пора, Кевин, – говорю я, забирая трубку. – Передай сестре, что мы звонили.
Долгая пауза. Я слышу, как сын сморкается.
– Ты ей скажешь? – настаиваю я.
Снова пауза.
– Да, мама.
Еще какие-то слова, но я не могу разобрать. Голос все дальше, дальше…
– Мы любим вас обоих, – говорю я. – Помни об этом.
– Мам? Я тебя не слышу.
– Кевин! Кевин, ты здесь? – Отодвигаю телефон от уха, ищу кнопку громкости. Потом смотрю на экран, там написано:
Только этого и не хватало.
Вспоминается происшествие несколько лет назад. Кевин был у нас, менял треснувшее стекло в парадной двери и случайно порезался. Он вошел в кухню, с пальца капала кровь. Как только я это увидела, сразу вскочила и принесла пластырь. Наложила на рану мазь с антибиотиком, обмотала палец пластырем, достаточно туго, но не слишком. А потом сжала палец и, само собой так вышло, поцеловала. “Чтоб поскорее зажило”, – сказала я при этом. Подняла глаза и увидела перед собой мужчину сорока четырех лет от роду. Прошло несколько десятилетий с тех пор, как я целовала его ссадины, и все же это было так знакомо, так естественно. Подобные воспоминания вышибают из меня дух. Только решу, что готова принять то, что происходит сейчас, как что-то такое случается, и все рушится, и я остаюсь на руинах.
Некоторое время после телефонного разговора мы с Джоном молчим. Я изо всех сил стараюсь думать о чем-то другом.
