Немало лет потребовалось дочери для того, чтобы понять, что в жизни ей вовсе необязательно все постигать методом собственных проб и ошибок. Достаточно просто спросить совета у мамы. И последовать этому совету, пусть даже на первый взгляд он и покажется нелогичным. Просто ей, Маше, еще не хватает мудрости, чтобы постичь эту логику.
— Мам, ну вот почему начальниками пресс-служб во всех этих «консалтингах» назначают такую сволочь!
Маша в сердцах отшвырнула папку. Алла Ивановна закончила ушивать размохрившееся полотенце и откусила нитку.
— По-моему, ты несправедлива.
— Да знаю я, что несправедлива, но все равно обидно! — насупилась Маша. Мать обняла ее за плечи.
— Маша, мы ведь это все, как Тимка говорит, проехали. То, что человек подло поступил когда-то конкретно с тобой, еще не значит, что он всю жизнь и со всеми будет таким же подлым. И вообще, представь, что ваши отношения тогда не разладились бы, ты бы вышла за него замуж. Неужели ты уверена, что была бы сейчас счастливее?
— Нет, не уверена.
— Конечно, ведь ты бы Ильдара не встретила, и Тимки бы сейчас у тебя не было.
— Уж это точно, что Ильдара бы я не встретила! Я и в университет-то только из-за Сашки поперлась.
— Не преувеличивай. Если б ты только из-за него туда поперлась, так и пошла бы, как он, на исторический факультет, а не на физику. Неужели ты его все еще любишь?
— Бог с тобой! Нет, конечно. Мам, это единственный, понимаешь, единственный мужчина в моей жизни, который бросил меня. Пусть это было в юности, почти в детстве, но все равно обидно. Ты же знаешь, я всегда сама принимала решение расстаться. А тут меня бросили.
Алла Ивановна с улыбкой качала головой.
— Ты уже взрослая девочка. Когда же ты поумнеешь и расстанешься со своими детскими обидами? Это же смешно, в тридцать шесть лет обижаться на человека, который двадцать лет назад тебя обманул.
— Да мне не это обидно, а то, что он всего достиг: должности, известности… Знаешь, как я в свое время мечтала? Вот стану крупной начальницей, он придет что-нибудь просить, а я откажу. Дурь какая, правда?
— Правда. А ты забыла, как была начальником в закрытом институте, а он корреспондентом в бульварной газетенке? А как он пришел к тебе интервью брать и глаза выпучил? А ты его послала и директору насоветовала с этой газетой дела не иметь? Забыла?
Маша задумчиво смотрела в окно, на губах ее появилась довольная улыбка.
— Помню. Было дело.
— Ну вот, а говоришь — обидно. Считай, что ты ему уже отомстила, и забудь об этом. А крутой начальницей ты сама быть не захотела. Ведь и сейчас тебя главный в любой момент начальником отдела поставит. Сама же говоришь, или не так?
— Так. Только я не хочу начальницей. Знаешь, кем я хочу быть? Корректором.
— С ума сошла? — изумилась Алла Ивановна.
— Нет, правда. Сидеть бы с текстами, чтоб никто не трогал. Чтоб зарплата зависела только от производительности твоего труда: сколько сделаешь, столько и получишь. Устала я, знаешь ли, от людей. Мне хочется общаться только с тобой, Тимкой и Кузькой.
— И что ж ты не идешь корректором? — лукаво прищурилась мать.
— Так из-за денег, из-за них, родимых! Ведь при любой производительности зарплата будет — чистые слезы! А денег, их так хочется!
— Можешь не рассказывать. Только еще я знаю, что тебе такая жизнь надоела бы через две недели. Посидела бы, отдохнула от людей, а потом снова вылезут твои природные амбиции. Кстати, о работе. У меня сегодня на приеме была Лариса Володина, помнишь, вы вместе в НИИ работали? Говорит, черт-те что у них там творится.
— А что творится? Я недавно совсем видела Бураковского и с Клинским разговаривала…
— Вот как раз о Бураковском и Клинском. Бураковский умер.
— Когда!? — ужаснулась Маша. — Да я вот только недавно его в поезде видела! Когда он успел-то?
— Это дело недолгое. Он покончил с собой.
— Да как это, как покончил? — дочь не верила своим ушам.
— А вот так. Повесился. Прямо на работе. Лариса говорит, вышел с ученого совета нормальный, с ней еще пошутил, потом пошел к себе в кабинет. А потом к нему аспиранты пришли, постучали, заглянули, а он висит на каком-то шнуре от компьютера, я уж не знаю…
— И никто не слышал?
— Ты помнишь, какое там здание? По пять комнат на человека.
Алла Ивановна одно время тоже подрабатывала в этом институте. В лучшие времена там был медпункт со стоматологическим кабинетом.
— Это верно. Но там соседний кабинет у Клинского. А ведь раз был ученый совет, значит, Иван Федорович точно на работе был. Неужели и он не слышал?
— Он сразу домой уехал. А дома вечером полез привязывать что-то к трубе отопления в ванной, сорвал ее и обварился весь. Лежит в больнице. Ожоги не сильные, но поверхность большая.
— Боже мой! — качала головой Маша. — Кошмар какой-то.
— Ты на похороны-то пойдешь? Лариса сказала, завтра в зале прощание.
— Нет, я не настолько близкие отношения с ним поддерживала. Вот к Клинскому в больницу я завтра же пойду. Володина не сказала, где он лежит?
— Не сказала, но, наверное, в Соловьевской, в ожоговом центре. Хотя, может, и на набережной. Ты позвони ей.
— Да-да, точно, — Маша уже схватила трубку. — Ужас, какой же ужас! Алло?
36
Клинский выглядел плохо. Половина лица его покраснела, ухо было скрыто повязкой. Левая рука была забинтована и лежала поверх одеяла. Но настроение ученого было более чем бодрым, а в палате витал запах неплохого коньяка.
— О! Ты уже пришла? — удивленно воскликнул он, увидев Машу в дверях.
— Ага! Земля слухом полнится, — улыбнулась Рокотова. — Как это вас угораздило?
— Да не помню я!
— Как не помните? Что вообще случилось-то?
— Батарея лопнула и еще шарахнула мне по макушке. И — ничего не помню.
Клинский осторожно потрогал голову поверх повязки.
Рокотова выставляла на тумбочку соки, выкладывала фрукты и печенье.
— Ну, это, так сказать, следствие. А причина? Она просто так упала, ваша батарея? До удара-то вы что-нибудь помните?
— Вот до удара и не помню.
Маша вопросительно щелкнула себя согнутым пальцем под подбородком.
— Не, не пьяный был, — замотал головой Клинский.
Потом подумал и добавил:
— Так, чуть-чуть поддатый. Ученый совет же был. Но я и правда не знаю, чего я туда полез. Понимаешь, я привязал веревку…
Клинский снова потрогал макушку. Он смотрел куда-то мимо Маши, задумчиво прищурившись.
