Я очень рассердилась на Наполеона, выставившего кандидатуру эрцгерцога и не оказавшего ему поддержки. Но убийство эрцгерцога означало введение при дворе траура, и парад в Гайд-парке было отменен. Я полагаю, лорд Дарби испытал истинное облегчение. Он боялся, что, если Джон Браун появится на параде, это может вызвать волнения в народе.
Пока это все происходило, Наполеон устроил в Париже грандиозную выставку, куда были приглашены главы государств — и среди них, конечно же, Берти.
Берти был, как всегда, общителен, и его визит был признан всеми очень успешным. Будучи в Париже, он встретился с турецким султаном и пригласил его как-нибудь посетить Англию. Султан с готовностью принял это приглашение и решил нанести визит немедленно.
Я была недовольна, потому что не могла оставаться в уединении, когда в страну прибывали такие высокие гости. Со мной были Алиса и Луи. Они были очень печальны, бедные, и по-прежнему возмущались прусской войной — такая катастрофа для них! Тем не менее я была рада побыть с Алисой; она понимала меня лучше, чем другие.
— Принц Уэльский пригласил султана, — сказала я. — Это на его ответственности, и он должен его принимать.
Это отличная идея, сказал лорд Дарби, но будут моменты, когда по дипломатическому этикету необходимо будет и мое присутствие. Иначе мы можем оскорбить султана.
Итак, Берти взял на себя обязанность развлекать гостя, а я, зная Берти, надеялась только, что развлечения не будут слишком неприличными.
Я отправилась в Осборн и приняла гостей там. Султан был очень мил, и, так как меня предупредили, чтобы я выказывала ему дружелюбие, я предложила пожаловать ему орден Подвязки. Он был в восторге, когда Берти объяснил ему, какая это была высокая честь и как редко кто-либо ее удостаивался. У Берти всегда был вкус к театрализованным представлениям, и поэтому было решено, что султан получит орден на борту королевской яхты.
Алиса с мужем, естественно, должны были присутствовать. Стоял июль, но море было неспокойно, и скоро стало ясно, что султану было не по себе. Берти сказал, что, может быть, это была не такая уж удачная мысль — устроить церемонию в море, хотя и близко от берега и в июле — и что хорошо бы все закончить поскорее.
Со мной был Джон Браун. Он стоял рядом со мной, как обычно, и на его честном грубоватом лице было выражение, говорившее, что, если кто-нибудь осмелится напасть на меня, тем хуже будет для него. Я часто упрекала его, говорила, что я вне опасности и что, хотя я ценила его заботливость, не было необходимости принимать такой воинственный вид.
Берти был прав. Мы должны были поторопиться с церемонией, прежде чем султана совсем укачает. Я протянула руку за лентой, и тут ситуация превратилась в настоящий фарс. Первый адъютант повернулся ко второму и сказал: «Ленту». Второй возбужденно прошептал в ответ, что он думает, что лента уже у первого. Мне стало ясно, что ее просто забыли захватить.
Принц Луи стоял рядом со мной, и на нем была пожалованная мной лента. Я услышала, как Джон Браун сказал:
— Хватит нести чепуху. Нет у вас ленты. Придется обойтись этой. Я увидела, как, протянув сильную руку, он сорвал ленту с Луи.
— Дайте ему эту, — сказал мне Браун. — Ему это без разницы.
Какую-то долю секунды я колебалась, потом взяла ленту и вручила ее султану. Бедняга чувствовал себя слишком плохо, чтобы заметить это маленькое недоразумение.
Я чуть не засмеялась… что теперь случалось со мной крайне редко, но всякий раз в ответ на какие-нибудь слова или выходку Джона Брауна.
Так благодаря находчивости моего шотландского служителя этот маленький эпизод завершился благополучно.
Лорд Дарби старел и последнее время неважно выглядел, так что я не удивилась, когда он явился ко мне и попросил об отставке. Я сказала, что прекрасно понимаю его. Исполнение обязанностей премьер-министра — не отдых на курорте. Он посоветовал мне послать за Бенджаменом Дизраэли.
Я последовала этому совету с удовольствием. Мистер Дизраэли прибыл в Осборн, чтобы, по обычаю, поцеловать мне руку и взять на себя формирование правительства. Я к нему сразу же расположилась. В его манере было что-то привлекавшее меня, он вел себя так, словно был околдован, очарован не только моим положением, но и мной лично. Он был так мил, что я снова почувствовала себя молодой. Кое-какие подробности о нем были мне известны, потому что я заранее потрудилась их выяснить. Я невольно сравнивала его с лордом Мельбурном. Лорд Мельбурн был замечательно хорош собой, что немедленно привлекло меня к нему. Боюсь, что в то время я была довольно легкомысленна и на меня производили впечатление некоторые отступления от строгой нравственности. Это было до того, как я изменилась благодаря Альберту.
Бенджамен Дизраэли был совсем другой. Его едва ли можно было назвать красавцем. Цвет лица у него был желтоватый, веки слишком тяжелые, нос слишком велик. Волосы у него были жирные, и некоторые утверждали, что он их красил. Привлекали же меня в нем его манеры и то, как он выражался. Он знал силу слова. Он был галантен. Возможно, в этом-то все и крылось. При нем я чувствовала себя привлекательной, чего на самом деле не было. Он умел найти слова, внушающие мне, что я не только недурна собой, но и умна. Это был особый дар, и Бенджамен Дизраэли обладал им вполне.
Он был намного старше меня. Он родился в 1804 году — то есть был старше меня почти на пятнадцать лет. Он позднее рассказал мне, что был вторым сыном Исаака д'Израэли, еврея, разумеется, и очень состоятельного, чей отец был выходцем из Италии и составил себе состояние производством соломенных шляп. Семья его бежала от испанской инквизиции в 1492 году.
Все это он рассказывал мне как роман, и я, должна признаться, нашла его очень увлекательным. Его отец Исаак был вольтерьянцем и порвал с иудаизмом, что привело к тому, что все его дети были крещены и стали протестантами.
— Это оказалось очень важно для меня, мэм, — сказал он, — хотя тогда я этого не сознавал. Если бы я остался евреем, я бы не мог в то время стать членом парламента. Евреи получили это право только в 58-м году, когда я уже пробыл в палате более двадцати лет.
Беседы с ним еще и потому были так увлекательны, что он упоминал различные факты так, что они непременно запоминались.
— Я всегда был нетерпелив, мэм. Я не хотел ждать, пока удача придет ко мне. Я хотел ухватить ее сам. Когда мне было двадцать лет, мое невезение пугало меня. Я постоянно напоминал себе, что Питт
[68]
был премьер-министром в двадцать четыре года. А где же Дизраэли? — спрашивал я себя. Нигде.
— Но ваш успех был неизбежен, мистер Дизраэли, — сказала я.
— Ваше величество так милостивы. Я пытался составить себе состояние на бирже, и одно время все шло неплохо. Тогда я предпринял попытку издавать газету. Это закончилось катастрофой. Тогда я решил стать писателем. «Вивиан Грей», мой первый роман, имел некоторый успех. Но этой книгой я оскорбил многих.
