— Етить… Сурово. На антиквариат потянуло?
— Потянуло на что-нибудь попроще, понадёжнее и что нам бы не зажопили бы передать.
— Справедливо. Ладно, Серёга, я пошёл. Надеюсь, при следующей встрече буду звать уже командиром.
— Ладно, бывай уже.
Офицеры обменялись рукопожатиями, Коваль вышел из канцелярии, а Вяземский подошёл к открытому окну. Постоял, подышал воздухом, послушал доносящиеся с улицы звуки перемещающейся по базе техники, стрельбы на полигоне и непрекращающегося шума стройки…
— Что приличным девушкам нельзя оставаться на ночь у мужчины мама говорила… А мама не говорила, что подслушивать нехорошо?
Вяземский высунулся в окно и посмотрел на сидящую на траве Эрин, которая уже замахивалась откусить сразу полплитки шоколада. Но целью её засады было явно не тайное поедание сладкого, а столь благородное дело, как подслушивание чужих разговоров.
Апостол пару мгновений провела с открытым ртом и воровато глядя на майора, но затем широко улыбнулась:
— И я тебя тоже очень рада видеть, Вяземский!
— Ты что-то подзадержалась, — усмехнулся Сергей, будто бы с апостолом он не виделся от силы несколько часов, а не почти две недели.
— Ой, столько дел, столько дел… — запричитала Эрин, выпрямилась во весь рост и протянула руки к Вяземскому. — На ручки?
— Да щас прям. Я от груди больше девяноста килограмм не жму — давай сама.
— Фе, — поморщилась жрица, легко запрыгивая на широкий подоконник. — Мне послышалось или только что ты назвал меня толстой?
— Ты не толстая, но с копьём и в платье весишь довольно много.
— Да это одно и тоже! — возмутилась Эрин.
— Ни в коем случае. Окно не поломала?
— Вяземский! — возмущение апостола стало ещё сильнее. — Ты гадкий! Фу, просто! Фу, фу, фу! Разве так встречают мать своих детей после долгой разлуки? Где «здравствуй, дорогая»? Где «любимая, вот твой любимый шоколад»? Где, я спрашиваю? Аргх! Я оскорблена в лучших чувствах.
— Ага, — флегматично произнёс майор, садясь за стол и продолжая набор отчёта на компьютере. — Типа того. Сейф не курочь! Он не заперт.
— Нда? — проникшая через окно Эрин опустила уже занесённое для удара копьё и с сомнением посмотрела на старый советский огнеупорный шкаф. — А чего дверца тогда не открывается?
— Перекосило её потому что. Её надо чуть приподнять.
— Ага, спасибо… О! Какие интересные пирожные… Я съем их в счёт моральной компенсации.
— Ешь, — невозмутимо произнёс разведчик. — Всё равно они не мои.
Набрал пару предложений, ожесточённо колотя по клавишам. Остановился. Вздохнул. Покосился на Эрин, которая в одной руке держала шоколадку, а пальцем второй сосредоточенно тыкала Вяземского в щёку.
— И вроде живой, и вроде человек, — озабоченно произнесла апостол. — Так почему же столь нетипичная реакция? Меня боялись, мне молились, меня вожделели… А ты меня игнорируешь. Что с тобой не так, Сергей?
— Ну, во-первых, у меня центр мыслительной деятельности находится выше пояса.
— Чего-чего? — наморщила лоб Эрин. — Ааа… Поняла. Фи.
— Во-вторых, если начальству покажется, что я с тобой слишком уж близко общаюсь, то могут и услать куда-нибудь. Например, обратно на материк. Чего я бы крайне не хотел.
— А почему?
— А потому что командование вообще не любит, когда личный состав излишне тесно общается с местным населением.
— Я вообще-то не совсем местная, — уточнила Эрин, — Я, можно сказать — своя, русская. Да и в чём проблема-то? Ну, уйдёшь из армии, станешь моим раб… Гм, то есть принесёшь мне вассальную клятву. Всё равно скоро на север выдвигаться, а там полуразрушенная Гефара. Хочешь корону Лесной унии? Могу устроить. Это я умею!
— Очень смешно.
— Странно… Я-то не шутила. Что, не хочешь быть риксом? Ну уж извини, императорский трон занят — апостолы Эмрис гарантировали Корнелиям власть над Новым Римом. Как вариант, конечно, можно дождаться смерти Его Величества Клавдия, устранить всех прочих наследников, посадить на Алый трон Афину — она девушка бойкая и смышлёная, а ты при ней консортом будешь… Но знай! Я этот брак не одобряю.
— Ага. Как мать моих детей в количестве одной эльфийской дети. Между прочим, в эту историю с Шари я влип только благодаря тебе.
— О, да, — блаженно зажмурилась Эрин. — Хвали меня. Хвали меня больше.
— Это была не похвала.
— Разве? Очень странно, — апостол уютно устроилась в большом мягком кресле и продолжила грызть шоколадку. — Я так полагаю, Сергей, у тебя какие-то давние счёты к бабам в целом. Хочешь поговорить об этом?
— О, нет, я, пожалуй, воздержусь от твоих услуг, как моего штатного психотерапевта.
— Кто такой псих-терапевт? — заинтересовалась жрица.
— Тот, кто сказал бы не «давние счёты с бабами», а поведал бы о диалектическом взаимодействии потаённых страхов и желаний, дихотомии Эроса и Танатоса. И посоветовал бы обратиться к коллективному бессознательному. А ты — «бабы»…
Эрин мявкнула.
— Определённо, — с чувством произнесла апостол. — Определённо есть вещи, которые я просто-напросто отказываюсь познавать!
— Вот скажи мне, Эрин, — с интересом осведомился Вяземский. — Почему…
— Почему я такая великая? — энергично отозвалась девушка и картинным жестом откинула волосы с плеча. — Всё потому что я очень красивая и умная!
— Нет, почему именно я был выбран в качестве мишени твоей доставучести.
— И вновь я оскорблена в лучших чувствах, — погрозила пальцем жрица. — Уже дважды и всего за четверть часа! Почему ты отвергаешь возможность искреннего и большого чувства, возникшего у великой и древней меня? Любооовь… Моркооовь… Ну и всё такое. А?
— Не обязательно быть поваром, чтобы понять, что блюдо испорчено, — усмехнулся Сергей. — Я чувствую фальшь. Ты же тоже умеешь чувствовать ложь, верно? А раз это игра, то играть в чужую игру мне не очень-то и хочется.
— А вдруг что-то изменится? — в свою очередь усмехнулась апостол. Усмехнулась на этот раз без своей постоянной насмешки всего и вся.
— Может быть, — спокойно пожал плечами Вяземский. — Как предполагаю, именно такая вот… лёгкость мыслей обеспечила линии Эрин такое завидное долгожительство. Чтобы оставаться собой вечно, видимо, нужно проще ко всему относиться… К тому же, какой серьёзности можно ждать от того, кто находится в состоянии «мне двадцать, я впервые вырвалась из-под родительской опеки»?
— Говоришь, как старик, — фыркнула апостол, перебираясь из самого кресла на подлокотник — А сам-то? Нет, ну я не отрицаю, что сейчас у меня самая интересная жизнь, из всего, что было раньше… Но разве тобой не движет что-то подобное? Такое желание… Нет, такая возможность делать то и найти то, что раньше ты не мог делать или найти. Я ведь права?
