– Всё в порядке, Прет. Я поищу её. Спасибо.
Ример прошёл через северное крыло и оказался в той части сада, что носила имя Гесы, его матери, которую он едва помнил. Илюме стояла спиной к нему между деревьями серебрины. Свет фонаря с резными драконами придавал листве серебристый цвет. Листья перешёптывались на ветру, обсуждали, закончилось ли лето и надо ли отпустить белые цветы на волю. Ример подошёл ближе, листья затихли, как будто хотели услышать предстоящий разговор.
Через сад бежал ручей. Он не был вырыт имлингами, а всегда протекал по этому руслу. Так пожелала его мать. Илюме неподвижно стояла около него. На ней до сих пор была мантия. Ример понимал, что она устала. Он не помнил более насыщенного дня, и таковым он наверняка был не только для него самого, но и для Совета. Однако внук не испытывал ни сочувствия, ни нежности, только ощущал движение Потока, сосущую пустоту, которая жаждала наполниться.
– Что вы сделаете с Хиркой? – спросил он.
Илюме повернулась к нему. Её лицо было похоже на неровную фарфоровую поверхность и сливалось с мантией. Только зрачки глаз говорили о том, что перед ним живое лицо. Чёрный знак ворона резко выступал на лбу.
– Ты сейчас должен быть в Блиндболе.
Ример не ответил. Он стоял и вспоминал, смотрел ли он когда-нибудь на бабушку по-настоящему. Видел ли он, насколько она стара? Может быть, настолько стара, что лишилась рассудка? Нет. Слабое утешение, и Римеру это прекрасно известно.
– Ты был здесь, – резко сказала она. – Ты был здесь сегодня утром, во время Ритуала, хотя я запретила.
Илюме закрыла глаза. После всех этих лет ей до сих пор удавалось надевать маску неверия. Она не верила, что у Римера вообще могла возникнуть мысль о том, чтобы перечить ей. Или избрать другой путь. Ример масок не носил, больше не мог.
– Каковы ваши намерения по отношению к ней?
Молодой воин знал ответ, но хотел услышать это от неё. Он хотел, чтобы Илюме созналась, что они полностью утратили контроль.
– Она – гниль, Ример.
– Отвечай! – процедил он сквозь сжатые зубы.
– А как ты думаешь? Она не принадлежит этому миру и создаёт хаос! Вызывает страх перед гнилью! Она открыла путь слепым. Пока она жива, все остальные жизни находятся в опасности. Ты сошёл с ума, если не…
Ример услышал собственный смех.
– Да вы и в самом деле отчаялись! Что за набор безумных обвинений! Открыла для слепых… Она ещё совсем ребёнок! Я знаю её с тех пор, как мне исполнилось двенадцать!
Илюме подняла подбородок, чтобы бросить на него взгляд сверху вниз. Ример заметил подёргивание уголка её губ, и это выдавало её мнение относительно того, что он вообще «знал» кого-то за пределами Стены. Но взгляд её снова стал пронзительным, как будто она что-то поняла.
– Ты знал! Ты знал, кто она, и скрывал это от меня!
– Не обвиняй меня в том, чего сама не разглядела, Илюме.
Её губы дрогнули. Он ударил по больному месту и понимал это. Обвинение весь день тяжким грузом лежало у неё на плечах.
– Ты не умеешь играть в эти игры, Ример.
– В этом всё дело, Илюме. Я не играю. Вы можете делать это, сколько влезет. Играйте перед народом и перед Равнховом. Переверните мир с ног на голову, не спрашивая Всевидящего, если хотите! Принимайте учеников в школы за деньги и не обращайте при этом внимания на их силу. Меня это не волнует. Живите спокойно в своём достатке, если вам так нравится, но вы не посмеете казнить девушку, чтобы устроить демонстрацию воображаемому врагу! Не посмеете, пока я жив!
Ример видел, как на неё давит тяжесть минувшего дня. Слова этой женщины были законом с тех самых пор, как он появился на свет. Перечить ей – всё равно что перечить снежной лавине. Ему пришлось побороть в себе желание по старой привычке сделать шаг назад. Она указала на внука, будто он был мертвецом.
– Ты сделал свой выбор! Ты отказался от кресла. Ты предал меня! Нас! Мнение уличной пыли значит больше, чем твоё, Колкагга! Ты уже мёртв! Уже мёртв!
Её трясло. Белые цветы серебрины падали перед ней, подобно снегу, и покрывали землю вокруг них. Ример видел, как они касаются воды и уносятся с ней, как тонут, исчезают. Скоро деревья будут голыми. Зима в пути.
Он посмотрел на Илюме и всё понял. Она потеряла дочь, а теперь потеряла его. Семья Ан-Эльдерин утратит влияние в Совете. В этом она винила его. Винила каждой клеточкой своего тела, до кончика дрожащего от праведного гнева пальца, который указывал на Римера.
Илюме подошла ближе. Её горло напряглось, короткие серебряные волосы выбились из в остальном безупречных кос, но бабушка не сдалась. Она была непоколебима. Она всегда была непоколебима. И теперь она непоколебимо стояла перед ним. Он понял, что надеялся – и, возможно, даже ожидал – увидеть стыд в её глазах. Стыд за то, что собирался сделать Совет. Стыд за то, каким стал Совет. Но этого никогда не случится.
Всю жизнь Ример слышал, что он значительнее других. Лучше других. Что его кровь и Поток в нём сильнее. Он – дитя, которого ждал Всевидящий. Счастливчик. Он рождён, чтобы вести за собой народ, страну, одиннадцать государств. Ример очнулся от этой лжи, но Илюме продолжала в неё верить. Она раздавала жизнь и смерть как должное, потому что была тем, кем была. А сейчас могла потерять больше, чем в состоянии вынести. Имя. Но не во власти Римера сделать что-нибудь с её потерей. Илюме больше не была женщиной. Она больше не была его бабушкой. Она была одной из них. Одной из двенадцати, терпеть которых он не мог. Это юноша понял уже в пятнадцатилетнем возрасте, во время Ритуала, когда решил поступить на обучение к Колкаггам. То, что сейчас сказала Илюме, правда. Его слова больше ничего не значили. Он был уже мёртв.
– Я предпочёл бы быть мёртвым, чем Ан-Эльдерином, – сказал воин.
Он увидел грядущий удар, как видел его в Чертоге Всевидящего в Эльверуа. В тот раз он позволил ей ударить, но тогда у него в глазах ещё не отпечатался образ Хирки – полумёртвой, висящей на руках стражей, облачённых в тяжёлый металл. Хирки в свитере с пятнами цвета ржавчины.
Юноша перехватил руку Илюме до того, как она достигла его щеки, и крепко сжал её. Они стояли лицом к лицу. Её глаза превратились в узкие, полные ненависти полумесяцы. Он понял, что бабушка сливается с Потоком, чтобы победить его, но не ей тягаться с ним. Он сильнее.
Свартэльд научил его самообладанию. Спокойствию. Умению жить так, будто он уже умер. Ример боролся с собой, чтобы не сжать руку Илюме ещё сильнее. Он мог сжимать её запястье до тех пор, пока у неё не отвалились бы пальцы и она не смогла бы больше указывать на него или причинить ещё больше вреда.
Но он не сделал этого, потому что понимал, за что она хотела его ударить. Он никогда не станет одним из них. А если бы стал, то всё равно представлял бы угрозу истории их дома. Илюме хотела ударить, потому что он предал всё, ради чего она трудилась. И потому что спящий дракон никогда не проснётся. Дом Ан-Эльдеринов был мёртв.
