– А по этой трубе, как я понимаю, будет поступать газ… Газовую, значит, камеру?
– Так точно. Она необходима для опытов профессора Корбута.
– Продолжайте.
Субботин подошел к двери лаборатории, постучался. Корбута на месте не оказалось. Зато дрезина была на месте. Матвей оглянулся, убедился в том, что за ним никто не наблюдает, взобрался на дрезину и налег на рычаги. Фонарь включать не стал. Просто дождался, когда глаза привыкнут к темноте.
Он знал о печи, в которой сжигали разный мусор, в том числе и человеческие отходы. Был в курсе того, что с помощью Обжоры ведущие партийцы «Дзержинской» и окрестных станций Красной Линии избавляются от всего, что может их скомпрометировать.
Исчезнувший человек еще со сталинских времен автоматически лишался венца мученика и прочих привилегий. Но это касалось предателей, шпионов и диссидентов, которых приговорила партия. Пользоваться услугами Обжоры на свое усмотрение без санкции специальных органов не позволялось никому. Даже такому гению, как Корбут.
Субботин отпустил рычаги, позволив дрезине двигаться по инерции. Когда она остановилась, спрыгнул на пути и включил фонарик. Конус света выхватил из темноты боковой, ведущий к печи, коридор.
Идя по нему, Субботин светил на пол в надежде отыскать какие-нибудь следы. Ничего особенного. Пыль на бетонном полу. Отпечатки ребристых подошв. Туда и обратно.
Войдя в помещение, где стояла Обжора, Матвей остановился. Поводил лучом фонарика по закопченному сводчатому потолку, горе угля, груде предназначенных для растопки деревянных обломков. Наконец пятно света упало на пласт слежавшейся золы.
Внимание Субботина привлекло бурое пятно. Он подошел ближе, коснулся потека пальцем. Кровь? Если кровь, то откуда ей взяться?
Новая находка подсказала Матвею, что он находится на верном пути. Пистолетная гильза. От Макарова. Субботин понюхал гильзу. Стреляли не так уж и давно. Но зачем палить здесь, у Обжоры? Странно. Очень странно…
Матвей подошел к топке, поморщился, глядя на слой жирного пепла, поднял с пола обломок доски и принялся ковыряться им в чреве печи. Чтобы поиски были более результативными, даже просунул в топку голову и… За конец доски что-то зацепилось. Субботин взял в руку цепочку, на которой висел жетон, выдаваемый на Красной Линии профессиональным сталкерам – стальной кружок с изображением звезды, противогаза и автомата Калашникова.
Ага. Уже что-то. Через несколько минут Матвею удалось отыскать пряжку от ремня, наполовину сгоревший сапог и обрывки защитного комбинезона. Кости, череп. Не требовалось иметь семь пядей во лбу, чтобы понять – все это вполне могло принадлежать участникам экспедиции на «Щелково-Агрохим». Уж не в их ли останках он ковыряется?
Внезапно прямо над головой Субботина кто-то пронзительно взвыл. Матвей попятился, ударился головой о чугунную кромку обрамления топки. Упал на спину, выдернул из кобуры пистолет.
Завывание стало не таким громким. Ветер. Просто ветер в трубе. Субботин с облегчением вздохнул и коснулся рукою лба, по которому стекало что-то теплое. На пальцах краснела кровь, от нее слиплись волосы. Матвей вытащил из кармана платок, промокнул им рану. Ничего страшного – просто рассеченная кожа.
– Вот черт. Этого еще не хватало!
Кровь свернулась через несколько минут. Нет худа без добра. Случайная травма – прекрасный повод для визита к профессору, который иногда лечил партийцев, занимавших высокие должности, от простуды, несварения желудка и даже венерических заболеваний.
Субботин пошел к дрезине и уже через двадцать минут добрался до генетической лаборатории. Корбут дожидался его у двери.
– Прокатиться решили, товарищ Субботин? – язвительно заметил он. – Не по чину вам на рычаги давить. Предупредили бы. Я бы человечка выделил. А то и сам бы…
– Что вы, Михаил Андреевич! – проворковал Матвей в тон профессору. – Как можно! Мы – просто бюрократы, а вы – светило. Наша гордость…
– Короче, будем считать, что любезностями мы обменялись, – отрезал Корбут. – После поездки, я так думаю, ко мне появились вопросы?
– Какие там вопросы. – Субботин прошел в лабораторию вслед за профессором. – Отвык, каюсь, отвык от туннелей. Забыл об осторожности. Головой вот треснулся так, что искры из глаз посыпались. Не посмотрите?
– Садитесь.
Корбут облачился в белый халат. Молча обработал рану. Субботин тоже не произнес ни слова. Профессор не выдержал затянувшейся паузы первым.
– Рана не опасная. До свадьбы заживет. И все-таки, мне кажется, товарищ Субботин, что вы собирались у меня что-то спросить.
– Зачем у вас? Об исчезновении двух взводов доклад написал Ахунов, к нему и будут вопросы.
– Разве нам впервой терять людей?
– Бросьте, Михаил Андреевич, вам ведь хорошо известно, что ребята погибли не на поверхности. – Матвей достал из кармана цепочку с жетоном. – Я ездил к Обжоре.
– Я так и думал. Вы хотите помешать мне довести до конца эксперимент по созданию генетически модифицированных солдат?
– Теперь хочу. Вы не оправдали доверия коммунистической партии. После допроса Ахунова я отправлюсь прямиком к Москвину.
– Ваше право, товарищ Субботин, – вздохнул Корбут. – Пусть генсек решает, прав я или виноват. Придется наложить повязку. Будете выглядеть так, будто у вас флюс.
– Признаться, ожидал более изощренной мести, – усмехнулся Матвей. – С меня не убудет, похожу пару дней с повязкой. Голову надо беречь.
Профессор подошел к металлическому столику, взял бинт и пинцет. Задумчиво посмотрел на колбу, наполненную питательной жидкостью, в которой плавала черная личинка овода.
– Тем более что она – твое слабое место, гражданин чекист.
– Ответил бы я тебе, гражданин ученый, но не теперь, когда ты копаешься в моей голове. О, больно!
– Терпи, казак, атаманом будешь.
Корбут пропустил полоску бинта под подбородком Субботина и, тщательно завязав повязку, обрезал концы бинта.
– Все. Можете допрашивать Ахунова и стучать на меня Москвину.
– Я так и сделаю, товарищ Корбут. – Матвей встал. – Благодарю за помощь.
– Я тоже буду жаловаться генеральному секретарю на то, что вы своими беспочвенными подозрениями дискредитируете меня и группу авторитетных ученых, которым партией поручено ответственнейшее задание.
– Флаг вам в руки. Я очень рассчитываю, что после моего доклада Москвину ваш авторитет будет серьезно подмочен.
Возвращаясь к себе, Субботин испытывал тревогу. Он чувствовал: что-то пошло не так. Слишком уж уверенно держался профессор. Мог ли он быть непричастен к гибели группы и дезертирству часовых?
Что, если ненависть к Корбуту ослепила тебя, Матвей? Что, если профессор – гениальный ученый и преданный партиец?
