Уже не обращая внимания на Бурого, Вездеход аккуратно выщелкнул все патроны из рожка автомата Бурого себе в рюкзак. То же самое проделал и с оружием Спицы.
– Это – компенсация за доставленные неудобства. Неустойка.
– Холодно, – простонал толстяк в ответ. – Мамочки-божечки, как холодно. Это она? Идет за мной?
Карлик понимал, что Бурый бредит, но невольно взглянул вглубь туннеля. Никого.
Под бормотание толстяка, ставшее совсем бессвязным, Носов направился в сторону «Комсомольской».
Вскоре он перестал думать о Спице и Буром. Они свое получили. Носов сосредоточился на том, что будет делать на станции. К счастью, там у него был один хороший знакомый. Ганзейский офицер, иметь дело с которым было легко и просто. Патроны тебе – услуга мне. Вот только сможет ли этот парень удержаться от соблазна? Все-таки тысяча патронов, которые дают за него красные – предложение более чем серьезное. Если бы в туннеле было хоть что-то похожее на выход наружу, карлик, не задумываясь, использовал бы этот шанс. Теперь же приходилось рассчитывать лишь на извечную неприязнь Содружества Станций Кольцевой Линии к коммунистам. Что ж, сыграем на этом!
Через полтора часа Вездеход добрался до блокпоста на «Комсомольской». Стоя перед полосатым шлагбаумом, протянул дежурному офицеру документ и добавил:
– Меня капитан Стрелкин ждет.
– Стрелкин или Белкин – мне по барабану, – ответил ганзеец, изучая документ. – Пока все в порядке. Проходи.
Вездеход с облегчением поднялся на платформу. Он недаром поднял воротник и опустил козырек бейсболки на глаза. Пока что его не узнали, или объявления о вознаграждении за поимку пока не расклеили на станции, и все же действовать следовало быстро. Заплатить, не торгуясь, за выход на поверхность и сматываться с «Комсомольской» как можно быстрее.
Карлик направился вглубь станционного зала, отыскал взглядом знакомую дверь. Он был всего в пятидесяти метрах от нее, когда дверь распахнулась. Из кабинета Стрелкина вышел никто иной, как Макс Добровольский. Не заметив карлика, он пошел по станционному залу своей коронной пружинистой походкой.
Своего знакомого Вездеход застал погруженным в раздумья. Капитан смотрел на шахматную доску и поверженного белого короля, лежавшего на боку.
– Здорово!
– А-а, ты. – Стрелкин оторвался от доски. – Давненько не виделись. Чай будешь?
– Если угостишь. Тебе, никак, Макс Добровольский мат поставил?
Стрелкин удивленно посмотрел на карлика.
– А ты и с ним знаком? – Капитан повозился у плиты, протянул Вездеходу жестяную кружку, от которой исходил терпкий аромат грибов. – Ну и что ты о Добровольском думаешь?
– У тебя хотел то же самое спросить. Разве Макс не ганзеец?
– Нет, но скажу тебе по секрету, к начальству нашему вхож. Дверь, можно сказать, ногой открывает. Но не из наших – это точно. Дела у него какие-то с Содружеством Станций Кольцевой Линии. А мне одно точно известно – Макс музыкант бывший. Когда-то его группа на всю Россию гремела.
– И все?
– Да разве из него слово лишнее вытянешь? Молчит, улыбается, но при случае – убьет, не задумываясь. Меч у него японский…
– Катана.
– Ага. А тебе что о нем известно?
– Выполнял пару его поручений, но… Это, как ты понимаешь, не мои секреты.
– Ну а общее впечатление? Я ж с тобой, Вездеход, не первый день знаком. Ты же разведчик прирожденный, людей повидал. Раскусить любого за пару минут можешь. Может, этот Добровольский тебе о чем-то проговорился?
– Проговорился? – Карлик отхлебнул чая и наморщил лоб. – Говорил… Что-то в его словах… Что? Дай-ка вспомнить. О жизни и о смерти. Ага. Жизнь – это очередь за смертью, но некоторые лезут без очереди. Так он сказал. Выглядело, словно цитировал кого-то.
– Мать твою! – Стрелкин вдруг закашлялся. – Гитлер это. Гитлера он цитировал. Вот так дела, Вездеход. Макс наш – из Рейха!
– А еще музычку он играл на губной гармошке.
Носов принялся насвистывать услышанную мелодию.
– Нацистский гимн! – махнул рукой Стрелкин. – Все ясно. Фашист. Как же я сам не догадался! Вот тебе и шахматист!
Вездеход покачал головой. Ему не хотелось, чтобы догадка капитана оказалась правильной. Карлик слишком симпатизировал Добровольскому. Не мог он быть фашистом, но… Факты упрямая вещь.
– Ладно, капитан. Бог ему судья. А мне на поверхность надо срочно.
– Мне ли не знать? Вся станция твоими портретами увешана. Метро сейчас тебе противопоказано. Чем ты Москвину-то насолил?
– Ничем. Нужен я коммунистам зачем-то, да встречаться не хочу, чтобы узнать.
– Правильно мыслишь, Вездеход. Встречаться с ними не стоит. А на поверхность… Ты мой тариф знаешь.
Носов кивнул, достал из рюкзака горсть патронов, конфискованную у челноков. Стрелкин, не считая, смахнул патроны в ящик письменного стола.
– Через час. Посиди здесь, пока я с кем надо договорюсь. Ну и переоденься.
На то, чтобы подготовиться к выходу на поверхность, Вездеходу потребовалось пять минут. Дожидаясь возвращения Стрелкина, он принялся разбирать шахматную партию. Черные, как оказалось, выиграли на восьмом ходу. Капитан Ганзы сдал партию фашисту из Четвертого рейха.
Носов вновь и вновь перебирал в памяти свои встречи с Добровольским и пришел к определенным выводам. Человек в черном вообще не имел лица. Он мог быть кем угодно, но это вовсе не означало того, что через минуту он не мог стать другим. Что, если Добровольский просто захотел, чтобы его считали фашистом потому, что так было надо? Зачем? Макс мог играть в свою игру, правила которой были известны одному ему.
– Не факт, – произнес карлик вслух, возвращая шахматные фигуры на свои места. – Совсем не факт.
Вошел капитан. Деловой, собранный.
– Еще полчаса, и пойдем к гермоворотам. Проще тебя выпустить, пока часовые будут меняться.
– Проще так проще. – Николай кивнул на шахматную доску. – Как насчет партии на посошок?
Стрелкин оживился, потер руки.
– Думаешь, откажусь? Не-а. Не проигрываю я, Вездеходик, в день по две партии.
– Еще скажи: давненько я шахмат в руках не держал, – усмехнулся карлик.
– Удивляешь ты меня, Коля, постоянно удивляешь. Гоголя вот читал.
– Тот, кто думает, что я лаптем щи хлебаю, сильно ошибается. Кстати, там, на перегоне, мотодрезина и два трупа. Челноки. Тоже во мне ошиблись…
Глава 14
Завербованный
Чеслав лежал на отцовской кровати с наклеенной на щеку полоской пластыря. Смотрел в потолок. Внешне он был спокоен, а внутри… Просто кипел от ярости. Впервые он узнал, как мало его ценят коллеги-коммунисты. Его, коменданта Берилага, который первым поставил на поток искоренение инакомыслия. Его, выдающегося практика, а не трепача, сотрясающего воздух красивыми словечками.
