Суки. Все суки. И первый сука – начальник «Дзержинской», москвиновская подстилка. Не позволил расстрелять часовых на блокпосту за халатность и утрату бдительности. А батя тоже хорош. Все хорошо, что хорошо кончается, сынок. Ты жив, а это главное.
Жив-то он жив, но оплеван, унижен. Он ошибался, когда думал, что руководство компартии считает его знаковой фигурой. Вытерли ноги. Его считают половой тряпкой.
ЧК вскочил с кровати и принялся ходить по комнате, сжимая и разжимая пальцы, словно душил кого-то невидимого. Немного успокоившись, оделся. Здесь ему больше нечего делать. Только в Берилаге он сможет вернуть себе душевное равновесие. Вплотную займется козлотой, которая передает друг дружке шифрованные писульки. Сломает кому-нибудь челюсть, испытает, наконец, в деле свою паяльную лампу. Вид горящей плоти, крики и стоны, боль и муки других помогут ему справиться с собственной болью и обидой.
ЧК в накидке с наброшенным капюшоном направился в станционный зал. К лаборатории шел, опустив взгляд в пол. Ему казалось, что если посмотрит на кого-то, то обязательно увидит ухмылку, адресованную ему. Был уверен, что вся «Лубянка» знает о его проколе с Четверкой и злорадствует.
Дрезина стояла на своем месте. Чеслав собирался уехать по-английски, но Корбут-старший словно почувствовал появление сына и вышел из лаборатории. С сочувствием посмотрел на наследника.
– К себе собираешься? Не рано ли? Как себя чувствуешь?
– Физически – отлично. Психически – не очень. Давненько я так не прокалывался, папа. Похоже, заразился неудачей от тебя. – ЧК уселся на дрезину, завел двигатель. – Счастливо оставаться. Отправляюсь туда, где я действительно кому-то нужен.
На мосту у памятного столба он остановился. Вновь подошел к краю моста и посмотрел на реку.
Над мутными, болезненно-желтого цвета водами Яузы уже не клубился туман. В глубине можно было рассмотреть темные извилистые силуэты речных обитателей. Были они большими и маленькими, двигались стремительно и неспешно. Объединяло их одно – каждое движение выдавало хищника. Жители реки жрали друг друга и дрались за добычу, попадавшую в реку из надводного мира. Четверка не мог выжить, будь он хоть трижды мутантом в десятом поколении.
Это заключение немного улучшило настроение Чеслава, но все равно, добравшись до концлагеря, он не собирался отступать от намерения выместить на ком-то злобу.
Начал с визита с клетки, где сидел Четверка. Складной стул для коменданта нес за ним один из немногочисленных любимцев ЧК – садист, предпочитавший убивать жертвы рояльной струной, смуглый и черноволосый верзила Мартин Лацис.
Установив стул перед клеткой, Лацис, скрестив руки на груди, остался стоять за спиной коменданта.
Чеслав с видом хирурга, готовящегося к сложной операции, закинул ногу за ногу, расстегнул кобуру, положил пистолет себе на колени, достал из верхнего кармана кителя сигарету и старательно размял ее пальцами. Лишь после того, как Мартин поднес к кончику сигареты зажигалку, ЧК снизошел до того, чтобы взглянуть на узников.
В клетке их было двое. Изможденные, страшно худые, с потухшими глазами, одетые в безликие серые робы, они выглядели почти братьями-близнецами, но присмотревшись внимательнее, можно было понять, что клетку делят старик и парень лет двадцати. Они, как было заведено в Берилаге, вытянулись в струнку и глядели на ЧК, пытаясь догадаться, что задумал известный своими извращенными фантазиями комендант.
– Есть жалобы на условия содержания? – поинтересовался Чеслав, любуясь выпущенным изо рта облачком дыма. – Качество пищи, состояние постельного белья и одежды, соблюдение санитарных норм… Не стесняйтесь. Говорите. Я ведь поставлен сюда не только для того, чтобы наказывать, но и исправлять. Коммунистическая Партия Московского Метрополитена не собирается делать из вас, гадов, больших преступников, чем вы уже есть. На свободу вы выйдете с чистой, мать вашу, совестью. Перестанете представлять опасность для общества и… Ну, это если вам удастся выжить. Итак, жалобы?
– Жалоб нет, товарищ Корбут, – тихо произнес старик.
– Нет, – эхом повторил юноша. – Никаких жалоб…
– Ага. А у меня вот есть. Жалобы. Претензии. Всего несколько часов назад ваш сокамерник чуть было не прикончил своего любимого коменданта. Не думаю, что решение выпустить мне кишки было спонтанным. Он готовился, и вы не могли этого не замечать. Что скажете, уроды?
Первым попытался раскрыть рот молодой пленник, но старик дернул его за рукав и перехватил инициативу.
– Нам ничего неизвестно, товарищ Корбут. Он…
Грохнул выстрел. Старик взвизгнул, рухнул на бетонный пол. Чеслав почти не целился, но попал точно в колено.
– Мартин. Ему больно. Помоги.
Лацис улыбнулся. Вошел в клетку. В руках его блеснула рояльная струна. Он наклонился и выверенным движением набросил удавку на шею корчившегося от боли узника. Короткий всхлип, и тело старика обмякло. Лацис вышел из клетки, на ходу пряча струну в карман.
– Ты хотел что-то сказать? – как ни в чем ни бывало поинтересовался ЧК. – Говори. Теперь никто не станет тебя перебивать. Но – правду. Правду и еще раз правду. Сам видишь – я не терплю вранья.
– Я скажу, – затараторил юноша. – Все скажу, товарищ Корбут. Он… Тот, кто сидел с нами, был мутантом. Постоянно трепался о Филевской линии. Там эти зеленоглазые свили себе гнездо. Говорил об открытых станциях и тех, что заложены неглубоко. О радиации. О том, что мы, люди, прошлое планеты. А они – ее будущее. Наверное, поэтому ко мне и… ему… относился снисходительно. Он презирал всех людей, товарищ Корбут! Наверное, поэтому и напал на вас! Если бы я знал, что он так поступит, я придушил бы его во сне! Вот этими руками!
– Хороший малый, – усмехнулся Корбут, – ценю такую преданность родненькому коменданту. Первый тест на честность пройден. Теперь второй. Что скажешь насчет этой бумаженции? Кто ее автор? Да и ключ к шифру мне знать не помешало бы. Ты ведь за то, чтобы в лагере имени товарища Берии был порядок?
– Д… Да-да!
Лицо юноши сделалось бледным как мел. Он даже присел и прикрыл голову руками.
– Я жду. Кто это писал? Кто передавал? Ну же!
– Я не знаю, товарищ, Корбут. Ей-богу, ничего не…
– Товарищ Лацис. Займитесь.
– Есть заняться!
Мартин выдернул из кармана струну. Стоило ему сделать шаг в направлении клетки, как узник упал на колени.
– Не убивайте. Все скажу. Сопротивлением руководит Голован! Он переписывается со своими соратниками, но ключа я не знаю. И кто передает записки, мне тоже неизвестно. Они очень осторожны и подозрительны… Сопротивление… Не надо, не убивайте!
– Отставить, Мартин, пусть живет. Значит, Голован… Проклятый гидроцефал. – ЧК подошел к клетке, смерил узника презрительным взглядом. – А ты ведь теперь ты мой. От головы до жопы. От жопы до пяток. Весь. Если заподозрю, что якшаешься с сопротивленцами, тобой будет заниматься не Лацис. Свои же и кончат. Сечешь?
