– Документы!
Часовым, привыкшим к беспрекословному подчинению, явно не нравилось, что ситуацией управляет незнакомец, и все же им пришлось смириться, и не просто смириться. Когда человек в черном, расстегнув свою сумку, подал пропуск, часовые вытянулись в струнку и расступились – он имел самый высокий приоритет и допуск к руководителям Четвертого рейха, включая гауляйтеров станций и даже самого фюрера.
Непонятно было другое – почему человек с таким пропуском путешествовал пешком и в одиночку.
Часовые обменялись взглядами и один последовал за незнакомцем на приличном расстоянии. Макс обернулся, покачал головой.
– Сопровождение мне не требуется. Продолжайте выполнять свои обязанности.
Он ловко поднялся по приставной лестнице и уверенной, пружинистой походкой направился вглубь станционного зала, игнорируя удивленно-неприязненные взгляды офицеров и солдат рейха – разгуливать по фашистскому «треугольнику» без формы было не принято.
Добровольский ненадолго задержался, чтобы понаблюдать за тем, как надпись «Тверская» на путевой стене заменяли растяжкой с надписью «Россия – для русских!», выполненной красной краской на черном полотне с двумя значками по бокам – трехконечной свастикой и черным человечком, перечеркнутым красной чертой.
Такие значки были здесь повсюду – их клеили на любую свободную поверхность.
Развешанные повсюду громкоговорители транслировали очередную речь фюрера.
– Для нас ядерный апокалипсис был не трагедией, – доносилось из динамиков. – Он стал способом отбора между слабыми, неспособными к жизни расами и истинно русскими людьми! Тринадцать лет, прошедшие с момента глобальных изменений, показали…
По мере того как человек в черном углублялся в коридоры, образованные построенными на станции дополнительными помещениями, молчаливых, похожих на каменные изваяния часовых становилось все больше, а пропуск приходилось предъявлять все чаще.
На последнем посту, где дежурили уже не солдаты, а офицеры, гостю пришлось подвергнуться тщательному обыску и оставить оружие, включая любимый японский меч и сумку. Пока два фашиста досматривали Добровольского, трое других довольно бесцеремонно целились в него из автоматов. Похоже, что это процедуру он проходил не раз и воспринял действия часовых как само собой разумеющееся.
Макс двинулся вперед по узкому коридору, заканчивающемуся дверью без таблички и других опознавательных знаков. Толкнув ее, оказался в большом ярко освещенном помещении, вдоль стен которого стояли знамена воинских соединений вермахта времен Второй мировой и современные стяги метрофашистов. В торце длинного стола под большим портретом Адольфа Гитлера склонился над картой человек в сером, без знаков отличия кителе. Услышав шаги, он поднял голову.
– О, какие гости! Приветствую, Максим Сергеевич!
– И я рад вас видеть, Евгений Петрович. – Не дожидаясь приглашения, гость уселся на стул рядом с хозяином кабинета. – Снова планируем? Что на этот раз? Тактика, стратегия?
– И то, и другое…
Фюреру Четвертого рейха Евгению Петровичу было под шестьдесят. И выглядел он соответственно – посеребренные сединой виски, исчерченный морщинами лоб, уже расплывающиеся контуры лица. Впрочем, движения фашистского лидера были резкими и порывистыми, а холодные голубые глаза излучали энтузиазм и энергию.
Евгений Петрович смотрел на Максима Сергеевича в упор. А тот не опускал глаз. Пауза затягивалась. От встречи, начавшейся как свидание старых друзей, теперь за версту несло напряженностью и двусмысленностью.
– Четвертый рейх нуждается в реформах, которые я начну со смены высшего руководства, – наконец заговорил фюрер. – Слишком долго топчемся на месте, а статика претит любому государственному формированию, особенно такому, как мое.
– Согласен. Мы, например, не против того, чтобы вы аннексировали «Театральную». Независимость этой станции, по мнению моих коллег, нарушает сложившийся баланс сил. Сделайте «Кузнецкий Мост», ха-ха-ха, Крымским.
– Красные не останутся в стороне. Будут против. Категорически. Да и Конфедерация 1905 года нам тоже как кость в горле.
– А разве в этом есть что-то новое? Война между вашими гм… структурами прервалась в 1945-м, но это ведь не означает, что она закончилась. Не исключено, что на этот раз Рейх наконец вернет себе право зваться победоносным. Конфедерация? Рейху пора искать союзников и использовать их в своих интересах. Почему бы вам, Евгений Петрович, не взять во временные попутчики бандитов с «Третьяковской»? Они помогут в вашем крестовом походе против конфедератов.
– Да будет так! – Фюрер вскинул руку, но видя, что Максим Сергеевич не собирается салютовать, резко опустил ее. – Мы можем рассчитывать на вашу поддержку, товарищ Добровольский?
– Безусловно, Евгений Петрович, безусловно, – кивнул Макс. – Разумеется, в разумных пределах и не напрямую. Такова наша позиция, и она останется неизменной.
– Что значит «в разумных пределах»? – нахмурился фюрер. – Вам ведь известно, как остро Четвертый рейх нуждается в человеческих и материальных ресурсах.
– По поводу человеческих… Ну, объявите всеобщую мобилизацию. Смягчите свое отношение к неполноценным расам. Станьте терпимее. Недочеловеки могут стать вполне приличными солдатами. А по поводу материальных ресурсов… Вы доберетесь до них самостоятельно, а мы укажем вам направление.
Глаза фюрера заблестели. Он с нетерпением смотрел на Макса, который достал из нагрудного кармана вчетверо сложенный лист бумаги.
– Сатанисты с «Тимирязевской» имеют в своем распоряжении большое количество топлива. – Добровольский развернул лист, положил на стол и придвинул фюреру. – Это – схема расположения цистерн, добытая моим разведчиком. Пока люди Когтя просто торгуют с Ганзой, обменивая топливо на оружие, но, насколько мне известно, Содружество Станций Кольцевой Линии не устраивает такое положение вещей. Мои коллеги уверены в том, что уже в ближайшее время Ганза отправит на «Тимирязевскую» диверсионный отряд и укоротит сатанистам их крысиные хвосты. Думаю, что Рейху не стоит оставаться в стороне. Фашисты имеют такое же право на ресурсы, как и торговцы.
– Согласен! – Фюрер внимательно изучал схему. – Мы вмешаемся.
– Отлично. А еще какие планы? Все, что вы намерены делать, будет интересно моему руководству.
– Большие, Максим Сергеевич. Очень большие. Планирую ликвидировать бардак на станциях. Все эти казематы, клетки… Никакой системы! Займусь реконструкцией. Думаю оставить концентрационный лагерь только на «Пушкинской». К тому же станции моего «треугольника» собираюсь переименовать.
– Вот как? И какие идеи?
– Эта станция будет называться «Гитлеровской». «Чеховская» станет центром нашей идеологии и, соответственно, переименуется в «Геббельсовскую». Ну а коль скоро концентрационный лагерь разместится на «Пушкинской», планирую назвать ее в честь незабвенного рейхсфюрера СС. «Гиммлеровская»!
