Там меня встретила Элизабет Вилльерс. При виде меня она была озадачена и, как мне показалось, разочарована моим скорым возвращением.
– Ваше высочество нездоровы? – спросила она с притворным участием.
– Говорят, что все дело в сырости, – сказала Анна Трелони. – Ее высочеству необходимо сейчас же лечь.
Неожиданно мне стало очень плохо, и… тут все и началось.
Боли были невыносимы. Я не сознавала, что со мной происходило. На какое-то время я потеряла сознание, а когда пришла в себя, увидела у своей постели встревоженных врачей.
Было утро – очень печальное утро, – когда мне сказали, что я потеряла мое дитя.
Никогда в жизни я еще не чувствовала себя такой несчастной.
Пришел Уильям. Он выглядел очень сердитым. Наши надежды не оправдались.
– Что вы сделали? – гневно спросил он.
– Ничего… ничего… просто так случилось, – пробормотала я.
Муж посмотрел на меня с презрением. Он был разочарован и рассержен. Он вскоре ушел. Похоже было, что он боялся не сдержаться и ударить меня.
Я почувствовала негодование. Я желала ребенка не меньше его. Почему я не сказала ему это? Почему я позволила так обращаться со мной? Я боялась его. В его отсутствие я думала о том, что сказать ему, но, когда он приходил, смелость покидала меня.
Я вспомнила Марию-Беатрису, у которой из всех ее детей оставалась только маленькая Изабелла, вспомнила, что она тоже недавно опять потеряла сына, чье появление на свет так разочаровало Уильяма и который, будь он жив, лишил бы Уильяма надежды на английскую корону. Неужели и на мне лежит то же проклятие?
Анна Трелони пыталась убедить меня не отчаиваться, поскольку это был только первый ребенок. Мне это не помогло. Я потеряла мое дитя. Я уткнулась лицом в подушку и заплакала.
* * *
Уильям, подстегиваемый надеждами на мое наследство, был твердо намерен обзавестись наследником, и, как только мое здоровье начало улучшаться, его посещения возобновились, и вскоре я снова оказалась беременна.
Однажды пришло письмо из Англии. Оно было адресовано Уильяму и так его раздражило, что он не мог скрыть неприятного чувства.
Письмо было от моего отца. Отношения между ними никогда не были особенно сердечными. Каждый поневоле видел в другом противника своей веры. Я сочувствовала Уильяму, когда узнала, как страдала Голландия под испанским игом и каким пыткам подвергла народ ужасная инквизиция. Я слышала, как тридцать тысяч людей были закопаны по шею в землю и обречены на смерть, если они не примут католичество. И в моем отце Уильям видел человека, готового распространить подобный террор по всему миру.
А мой отец никогда не забывал протестанта Кромвеля и его пуритан, убивших его отца.
От рождения они были обречены на вражду. Они отличались друг от друга во всем – мой отец, любящий и мягкий, и Уильям, холодный и суровый. Как странно, что два самых важных человека в моей жизни были так непохожи, и как печально, что они были врагами.
А теперь возникла еще одна причина для недоброжелательства.
– Ваш отец обвиняет меня в том, что я плохо забочусь о вас, – сказал мне Уильям холодно.
– О нет, – возразила я.
– Но он так считает. Он находит странным, что вы заболели малярией, чего никогда не случалось, пока вы находились под его опекой. Он сообщает мне, что герцогиня, его супруга, и ваша сестра, леди Анна, желают посетить вас.
Радость охватила меня. Я всплеснула руками и невольно воскликнула:
– О как я буду счастлива их видеть!
– Они намерены прибыть инкогнито, как пишет ваш отец. «Строго конфиденциально», как он выразился. Они уже выслали вперед некоего Роберта Уайта, чтобы он нашел для них помещение вблизи дворца, так что визит будет неофициальным.
– Почему?
Он бросил на меня странный взгляд.
– Видимо, они думают, что с вами здесь плохо обращаются. Может быть, вы намекали им на нечто подобное?
– Что вы этим хотите сказать?
Он пожал плечами.
– Эти дамы желают убедиться – и убедить вашего отца, – что с вами обращаются соответственно вашему рангу. Вероятно, им дали понять, что это не так.
Удовольствие от предвкушения приезда сестры и мачехи было отравлено.
– Вы не…
– Не откажу им в разрешении приехать? Едва ли я мог бы себе это позволить. Будьте уверены, вашим родственницам будет оказан достойный прием, хотя они и прибывают «инкогнито».
Ничто все-таки не могло испортить мне настроение, и я с радостью ожидала их приезда.
* * *
И как отрадно мне было встретиться с ними! Моя милая сестра, которая была так больна, когда я уезжала, теперь выглядела прекрасно.
– Когда ты уехала, я плакала целыми днями. Сара думала, что моя скорбь может повредить мне. Милая, милая Мэри!
Она оглядела комнату.
– Здесь неплохо, – сказала она, – но так непохоже на Сент-Джеймс и Ричмонд.
Анна много и оживленно говорила, что было необычно для нее, но это был совершенно особый случай, и даже она вышла из состояния своей обычной невозмутимости.
В мачехе я заметила перемену. Пережитое горе оставило на ней свой отпечаток. Я не упомянула о недавней смерти ее сына, а она о моей горькой утрате, но я знала, что мы обе думаем об этом.
– Отец постоянно говорит о тебе, – сказала Мария-Беатриса. – Он жалеет, что тебя нет с нами, упрекает себя за то, что позволил тебе уехать.
– Это не его вина. Он бы оставил меня в Англии, если бы мог.
Мачеха кивнула:
– Он ничего не мог поделать. И все же он винит себя. Хотя Голландия, по-моему, приятная страна. Народ очень добрый.
– Принцесса Оранская, – сказала Анна. – Странный титул, это от «оранж» – апельсин.
– Я называю тебя «лимон»… мой маленький лимончик, – сказала Мария-Беатриса, – правда, Анна?
– Да, – подтвердила Анна. – Она часто говорит: «Как это там мой маленький лимончик среди апельсинов?»
Мы все засмеялись. Я узнала столько новостей обо всех моих друзьях. Даже герцог Монмутский, как выяснилось, и тот скучает обо мне.
– Как чудесно, что вы здесь, – сказала я.
– Твой отец так беспокоился о тебе. Он бы хотел приехать сам, но Карл не позволил ему. Тогда визит был бы официальным. Но когда мы услышали, что здесь происходит…
– А что здесь происходит?
Мария-Беатриса взглянула на Анну, которая сказала неуверенно:
– Некоторые фрейлины пишут письма своим домашним. Говорят, что принц плохо с тобой обращается. Это правда?
